Rambler's Top100

ИНТЕЛРОС

Интеллектуальная Россия

INTELROS.RU

Intellectual Russia


ТИМУР ПОЛЯННИКОВ

 

 

Витязь на распутье.

Россия между империей и государством-нацией

 

 

Недавние инициативы президента Путина по реформированию административно-политического устройства России вновь актуализировали дискуссию о путях и перспективах постимперского транзита. С одной стороны, обсуждается проблема оптимального выбора для страны той или иной территориально-государственной модели – унитарной или федеративной (либералы, группирующиеся вокруг «Новой газеты», обсуждают даже модель конфедерации). В этом ключе рассматривается, например, вопрос об укрупнении субъектов федерации и, соответственно, о сокращении их общего числа. Цель государственной стратегии в этом случае видится в переходе от управления национально-территориальными образованиями к управлению территориально-производственными комплексами – ТПК (по свидетельству Аркадия Вольского, подобный план вынашивал ещё Юрий Андропов). С другой стороны, сопротивление инициативам Кремля, ощутимое со стороны элит ряда субъектов Российской Федерации, в особенности – национальных республик (например, Татарстана и Башкортостана), – вновь показывает всю проблематичность результатов «национально-государственного строительства», достигнутых российским руководством в 1990?е гг. При этом текущая волна политической дестабилизации в ряде республик Северного Кавказа только подчеркивает эту ситуацию. Далее, не только массовые социологические опросы, но и результаты последних выборов в Государственную Думу, а именно успехи блока «Родина» и непотопляемой ЛДПР, ясно показывают рост агрессивно-националистических настроений в среде доминирующего в стране русского этноса. Таким образом, не только перед профессиональными политиками и политологами, но и перед обычными гражданами государства встает вопрос о том, куда же действительно движется Россия. Этот вопрос можно сформулировать и по–другому: перестав быть ядром империи, стала ли Россия обычным – в западно-европейском смысле слова, – национальным государством и, если не стала пока, то может ли им стать хотя бы в отдаленной перспективе?

 

От империи к...



Как известно, в конце XIX – начале XX вв. основной формой политической организации в Западной Европе стало государство-нация или национальное государство, в котором сувереном, т.е. «высшим источником власти», признается широкая общность людей, объединенных языком, культурой, психологическими характеристиками и традиционно проживающих на определенной компактной территории.

В свою очередь национализм, по определению британского социолога Эрнеста Геллнера, – это, в конечном счете, «течение, стремящееся соединить культуру и государство, обеспечить культуру своей собственной политической крышей, и при этом не более чем одной».

Принято считать, что нации возникают в Европе в период XIV – XVII вв. в ходе борьбы ряда королевских «домов» (французского, английского и др.) с папским престолом, притязавшим не только на духовную, но и на высшую светскую власть. Стремление монархов к полному суверенитету было поддержано теми социальными слоями, которые позднее получили наименование интеллигенции и буржуазии. Интеллигенция, развивая национальные литературные языки и распространяя печатные книги, способствовала формированию национального самосознания. Буржуазия, осваивая индустриальное производство и банковское дело, устанавливая новые торговые связи, создавала национальные рынки.

В дальнейшем нации, освободившиеся от влияния Римско-Католической Церкви, в ходе буржуазно-демократических революций освобождались и от своих королей. Другими словами, на собственных территориях они приобретали функции политических суверенов. Именно таким путем возникли республиканские Франция, Италия, Португалия, Швейцария. Даже в тех странах, где монархии формально сохранились до наших дней (Великобритания, Испания, страны Бенилюкса и Северной Европы), фактический суверенитет перешел к нациям. К концу XIX века эти процессы в целом завершились, и национальные государства Западной Европы составили «прогрессивное ядро» мировой системы.

Те же государства Европы, которые к началу XX века еще сохраняли империумное устройство и удерживали в своем составе множество инокультурных народов, оказались аутсайдерами процесса модернизации. Они, разумеется, не могли целиком из него устраниться, но их место сводилось к роли «хронически догоняющих». Сохранение империй объективно способствовало консервации феодально-клерикальных порядков, тормозило социально-экономический и культурный прогресс населявших их народов. Все это, усугубленное враждой внутри имперских элит и обострением борьбы нетитульных народов («угнетенных наций») за свои права, и привело в конце Первой мировой войны последние империи Восточной Европы – Австро-Венгерскую, Российскую и Османскую, – к полному краху. На их руинах со временем возникли новые национальные государства: Австрия, Венгрия, Польша, Финляндия, Турция и др.

Случай Российской империи оказался, однако, сложнее. В силу специфического стечения политических обстоятельств, неизбежный распад империи, начавшийся в 1917 г. после Февральской революции, после Октябрьской революции был повернут вспять. Аппелируя к наднациональным и, по сути дела, квазирелигиозным идеалам и ценностям, большевикам удалось затормозить естественное развитие национального сознания на периферии бывшей империи и на 70 лет установить на ее территории квазиимперскую и, отчасти, квазифеодальную (учитывая, например, колхозную систему 1930 – 1950?х гг.) форму государства.

Однако с исторической точки зрения 70 лет – срок не особенно значительный. И в этом смысле то, что произошло с СССР в конце 1980?х – начале 1990?х гг., представляло собой лишь отложенную, а потому более драматичную и болезненную реализацию общего сценария распада полиэтнических государств имперского типа. В результате его и возникла современная Российская Федерация.

 

Nation building?

 

Вот тут-то перед новой российской элитой и встали все те проблемы, которые ее коллеги-предшественники из других стран решали, с разной степенью успеха, в первые десятилетия прошлого века. Главнейшим же вопросом стало формирование новой, постимперской массовой идентичности. Задача политической элиты состояла в том, чтобы в исторически короткий срок изменить базовые психологические установки людей, побудить многие миллионы «советских» людей стать «россиянами».

Итак, в 1990?е гг. в России развернулись процессы, которые в англоязычной научной литературе принято обозначать как nation building, т.е. «строительство нации». Его основным содержанием выступает рост национального самосознания, очищение национальной идентичности от инерционных имперских наслоений. При этом главным вектором процесса является секуляризация, демистификация политического сознания, поскольку нация – это светская, а не религиозная общность. В противовес категории «религиозного долга» на первый план здесь выдвигается рациональная категория «национального интереса». Дело так обстоит, по крайней мере, теоретически. Но…

Но в том-то и дело, что рост национального сознания в России в 1990?е гг. оказался, во-первых, достаточно тесно связан с возрождением традиционного религиозного сознания. Это особенно выпукло проявилось в ситуациях возрождения русского национального самосознания и самосознания коренных народов Поволжья и Северного Кавказа, сопряженных, соответственно, с возрождением Православия и Ислама.

И, во-вторых, идеологическая заявка на создание единой «российской нации» так и осталась заявкой. В реальности в постперстроечный период в России наблюдалось не формирование «новой нации», а возрождение весьма «старых наций» – русской, татарской, башкирской, якутской и многих других. Особое место в этом ряду принадлежало, по понятным причинам, «чеченской нации…»

В этой связи следует обратить внимание на один любопытный факт лингвистического порядка. Косвенным признанием провала проекта создания «новой российской нации» стал отказ Путина от характерной для его предшественника формулы обращения к гражданам: «Дорогие россияне». Вместо этого Путин использует такие формулы, как «соотечественники», «граждане России», наконец – «дорогие друзья»…

 

 Нации и национализмы

 

Но если, согласно описанной выше универсальной (по крайней мере, общепризнанной на Западе) схеме, на смену империям должны с неизбежностью приходить государства-нации, а в современной России этого не происходит, то… То либо что-то не в порядке со схемой, либо – с Россией. Либо – и с той, и с другой.

Начнем со схемы. К середине 1960?х гг. в ходе социологической дискуссии о нациях и национализме постепенно выкристаллизовалось представление о двух типах национализма. Директор Института социологии РАН Леокадия Дробижева пишет об этом следующее: «Известно, что уже более двухсот лет существуют разные представления о нации: «французское», исходящее из идеи свободного сообщества граждан государства, основанного на политическом выборе, и «немецкое», базирующееся на культуре и общем происхождении. Г. Кон на сравнительном материале предпочел говорить о двух типах национализма: «западном» и «восточном». Первый он видел в Великобритании, Франции, США, Нидерландах, Швейцарии, второй – в Германии, странах Восточной Европы, России. «Западный» национализм обычно характеризуется как либеральный, основанный на рациональном свободном выборе и лояльности, преданности граждан государству, «восточный» – как органический, иррациональный, основанный на преданности народу, имеющий культурную основу».

При этом очевидно, что официальный проект создания «новой российской нации» лежал в русле национализма именно первого, «западного» или гражданского типа. Об этом, кстати, весьма много писал и говорил один из его главных разработчиков Валерий Тишков, бывший министр по делам национальностей Российской Федерации, в настоящее время возглавляющий Институт этнологии и антропологии РАН.

Поэтому, говоря о провале «строительства нации» в постсоветской России мы говорим лишь о провале определенной модели такого строительства, о провале проекта строительства «гражданской нации». Опыт 1990?х гг. показал, что тенденции этнокультурного обособления и размежевания в России явно доминируют над тенденциями гражданско-политической интеграции.

 

Русский Ататюрк?

 

Далее, рассматривая постимперский транзит с точки зрения реализации национализма второго – «восточного» или этнического, – типа, мы также сталкиваемся с вопиющими противоречиями.

Как известно, русский этнический национализм, жупелом которого СМИ пугали мировую общественность на протяжении последних десяти-пятнадцати лет, стал обретать реальные политические контуры только в последние три-четыре года. До того на политической сцене России активно и «сильно» выступали националисты любых других этносов – чеченского, татарского, башкирского, якутского, калмыкского и др.

Разумеется, заявляли о себе и сторонники «русской идеи». Но их деятельность носила либо карикатурно-иронический (как в случае ЛДПР В. Жириновского), либо откровенно провокационный характер (как в ситуации с РНЕ А. Баркашова или НБП Э. Лимонова) …

При этом сама формула «национальное государство» подразумевает, что, в отличие от империи, в структуре его населения доминируют представители какого-то одного этноса. Так, турки составляют 80 процентов населения современной Турции, казахи – 51 процент населения Казахстана, а русские – 81.5 процента населения Российской Федерации.

Соответственно, национализм «восточного» типа в России должен быть национализмом русских. Но…

Но открыто заявить об этом, сделать ставку на «русский фактор» в существующих внутри- и внешнеполитических условиях нынешняя власть очень не хочет. Для нее это слишком опасно, да и с практической точки зрения почти невозможно.

Хотя определенные подвижки в этом направлении имели место даже в «эпоху Ельцина». Например, в этой связи можно вспомнить назначение (с подачи Владимира Шумейко) в декабре 1993 года председателем Комитета РФ по печати Бориса Миронова или «идеологические игры» Александра Коржакова и Михаила Полторанина…

В любом случае гипотетический «русский проект» по определению не сулит гражданам страны спокойной и мирной жизни. Об этом свидетельствует опыт всех государств, реализовавших в своей истории сценарий «этнического национализма».

Классическим примером в этом отношении служит Турция. Ликвидировав в 1923 г. халифат и объявив о том, что государство приобретает светский характер, вождь турецкой революции Мустафа Кемаль (Ататюрк) спровоцировал всплеск жесткого сопротивления на периферии страны. Ответом на выступления исламистов («восстания мулл») и сепаратистов стали радикальные репрессии. При этом Ататюрк лишь продолжил и, в определенном смысле, довел до логического завершения стратегическую линию своих предшественников – младотурок из партии «Единение и прогресс».

Далее, нельзя забывать и о тех методах, с помощью которых младотурки и кемалисты «в сжатые сроки» добивались повышения удельного веса «титульной нации» в общей структуре населения страны.

Как известно, первым случаем геноцида в XX веке считается уничтожение 1.5 миллионов армян в течение 1915 – 1923 гг. в Западной Армении и других частях Османской империи, которое было организовано и планомерно осуществлялось турецкими правителями. Сюда же примыкают и массовые «этнические чистки» в Восточной Армении и в Закавказье в целом, совершенные младотурками во время вторжения в Закавказье в 1918 г. и кемалистами во время агрессии против Армении в сентябре–декабре 1920 г., а также погромы, организованные азербайджанскими пантюркистами из партии «Мусават» в Баку (1918 г.) и Шуши (1920 г.).

Память об этих событиях является фактором, до сих пор негативно влияющим на политические процессы в Закавказье…

Кроме того, при всех несомненных успехах (темпы экономического роста, статус «региональной сверхдержавы» и «стратегическое партнерство» с США, потенциальное членство в ЕС и реальное – в системе безопасности НАТО), модернизацию Турции все же нельзя считать до конца удачной.

Разумеется, президент Ататюрк достаточно легко смог заставить своих сограждан сменить фески на шляпы и обрить бороды (руководствуясь примером своего кумира – Петра Великого). Также несложно было ввести парламент и всеобщие избирательные права (любопытно, что право голоса женщины в Турции получили раньше, чем в Швейцарии). Но создать, к примеру, гражданское общество западноевропейского образца ни он, ни его преемники так и не смогли. Среди политологов, кстати, до сих пор бытует афоризм о том, что «центральным политическим институтом Турции является Генеральный штаб…»

Так нужен ли, собственно говоря, России свой «русский Ататюрк»? Это вопрос – по-настоящему, – трагический *.

 

«Вызов» реальности и «ответ» Путина

 

*Однако, достаточно показательно, что в ряде публикаций на него положительно (обозначая опыт Ататюрка как пример для Путина) отвечает генерал армии Филипп Бобков, бывший первый заместитель председателя КГБ СССР и правая рука Юрия Андропова.

Кризис в Беслане подвел черту под определенным периодом жизни страны, когда многим казалось, что острые политические конфликты остались в прошлом, и можно целиком сосредоточиться на задачах экономического роста и подъема уровня жизни.

С горькой иронией читаются сейчас слова президента Путина, сказанные 26 мая 2004 года в послании к парламенту, о том, что «впервые за долгий период Россия стала политически и экономически стабильной страной, страной независимой – и в финансовом отношении, и в международных делах».

Более того, вновь, впервые после событий 1999 года в Дагестане, на высоком уровне возобновились разговоры о возможном распаде Российской Федерации. Причем заговорили об этом люди, очень далекие в политико-идеологическом отношении, такие как, например, Владимир Лукин, Александр Проханов и Борис Березовский.

Ответом власти на «бесланский вызов» стала масштабная административно-политическая реформа, которую многие политологи рассматривают как проявление авторитарной трансформации режима. Тем не менее, вопреки очевидной квалификации, которой заслуживает форма или «техническая сторона» процесса, его перспективное идеологическое содержание до сих пор остается непроясненным.

Итак, ситуация внутри и вокруг России приобретает все более острый характер, по многим признакам странно напоминая заключительный период перестройки. Как и пятнадцать лет назад, первые разрушительные толчки идут с Кавказа. Экстренный вывоз в Москву аджарского лидера Абашидзе выглядел как «римейк» судьбы советских ставленников в конце 1980?х г.г. и многими политиками «ближнего зарубежья» был воспринят как знаковое событие, как очередной сигнал: «Россия слабеет, Россия уходит». Это же относится и к намечающейся реформе СНГ, которая больше похожа на церемонный роспуск и вызывает ассоциации с Ново-Огаревским процессом. В ту же дегенеративную линию развития целиком укладывается и процесс «оранжевой революции» в Украине (весьма, кстати, сложноустроенный).

Далее, анализируя серию терактов, буквально потрясших Россию на протяжении прошлого года: взрыв в московском метро, убийство президента Чечни Ахмада Кадырова, рейды боевиков на Назрань и Грозный, вновь взрыв в Москве, падение двух самолетов, захват школы в Беслане, – нельзя не видеть связывающую их внутреннюю политическую логику. В этом же русле следует рассматривать и продолжающийся политический кризис в Карачаево-Черкессии…

Однако, как и во времена Горбачева, крайне наивно надеяться на скорый и мирный исход наметившегося процесса, поскольку борьба между силами, которые стремятся заполнить образующийся «геостратегический вакуум», по большому счету только начинается.

Кроме того, Путин – это явно не Горбачев. «Нужно признать, что мы не проявили понимания сложности и опасности процессов, происходящих в собственной стране и в мире в целом. Во всяком случае, не смогли на них адекватно среагировать. Проявили слабость. А слабых бьют», – такие слова были просто немыслимы в устах последнего советского руководителя.

О понимании президентом опасности складывающейся ситуации (в том числе для него лично и его близких) и готовности к достаточно жестким действиям свидетельствует и вся цепь политических решений, принятых им по горячим следам кризиса в Беслане. Ведь, по словам главного кремлевского политтехнолога Владислава Суркова, переход к системе фактического назначения глав регионов и существенное изменение процедуры выборов в парламент нацелены именно на создание «гарантией от распада страны». И в этой связи уже не столь важно, был ли теракт в Северной Осетии лишь поводом для давно запланированного укрепления вертикали власти, или «закручивание гаек» стало действительно оперативной реакцией на экстремальные события.

Как бы там ни было, двигаясь в стремительно сжимающемся коридоре политических возможностей, Путин перешел определенную черту. Его решения и действия уже резко изменили политическую ситуацию в России и вызвали достаточно жесткую реакцию либеральной общественности и мирового сообщества. Общим местом стала квалификация происходящего в России как «свертывания демократии» и «установления авторитарного режима». Крупный американский политолог-международник Збигнев Бжезинский, например, уже прямо назвал Путина «московским Муссолини»…

Есть, однако, нечто во всем происходящем, что не позволяет рассматривать процесс в России в рамках одномерной схемы «авторитарной трансформации режима». И это нечто опять же странным образом напоминает эпоху перестройки, точнее – ее завершение, ГКЧП. Как сказал один мой коллега, то, что делает Путин похоже на «что-то такое очень державническое, после чего все распадается. Как будто «гайки закручивают» только для того, чтобы их сбило».

Действительно, Путин не может не понимать, что в существующих условиях предпринятая им гиперцентрализация власти означает и существенный рост ее уязвимости. Принимая на себя слишком большую ответственность – назначая «технического» премьер-министра и губернаторов, контролируя парламент, суды и СМИ, – президент превращается в чрезвычайно уязвимую «точку системы», удар по которой становится синонимом политической катастрофы.

Наконец, стабилизация такой системы власти требует обращения за поддержкой к широким массам населения, то есть того, что принято сейчас называть «консолидацией» и «мобилизацией». Это, в свою очередь, подразумевает обращение к политическим технологиям, радикально отличающимся от тех, что использовались в России на протяжении последних десяти-пятнадцати лет.

Другими словами, конструкция «плебесцитарной диктатуры» (по определению Георгия Сатарова) требует окончательного разрыва с либерализмом и замены его идеологией другого типа. В существующих же условиях ставка может быть сделана только на идеологию русского этнического национализма. Хочет этого Путин или не хочет (а по всем признакам, он этого очень не хочет), но сказав А, он будет вынужден сказать и Б. Вопрос лишь в том, как скоро это произойдет и насколько решительно президент станет на позиции «русской партии». Либо за Путина это сделают другие люди, в том числе и некоторые из тех, кто входит в его нынешнее ближайшее окружение…

 

«Национальный проект»: идеологические контуры

 

При этом более или менее ясно и то политическое содержание, которым будет или, по крайней мере, может быть наполнен новый «национальный проект». Соответствующие положения выдвигались, обретали систематизированный характер и отливались в программную форму в ходе дискуссий и споров, сопровождавших в 1980–1990?е г.г. становление новейшего русского националистического движения.

Итак, при всем различии взглядов и мнений по поводу частных вопросов, большинство сторонников «современного русского национализма» признают ключевыми элементами своей идеологии следующие позиции:

1) патриотизм как признание высшей ценностью не блага «человечества в целом», а процветание прежде всего своей Родины – России;

2) антизападничество или враждебное отношение к Западу (прежде всего – США), отрицание его культуры и политических ценностей;

3) империализм, выражающийся в стремлении воссоединить с Россией бывшие союзные республики (если и не все, то, по крайней мере, славянские);

4) православный «клерикализм» или желание укрепить в обществе авторитет Русской Православной Церкви и усилить влияние православной иерархии на государственные дела;

5) милитаризм, т.е. установка на возрождение России как «военной сверхдержавы», отказ от политики разоружения и стремление к реставрации военно-промышленного комплекса;

6) авторитаризм – неприятие либеральной демократии, любовь к «сильной власти» и «твердой руке», надежда на харизматического вождя, намерение «установить в стране порядок и дисциплину»;

7) культурный моностилизм или критика индивидуализма и эгоизма, поощрение коллективизма («соборность»), осуждение «безнравственности и распущенности» средств массовой информации;

8) «ксенофобия» (от греч. xenos – чужой, посторонний) – недоверчивое и подозрительное отношение к «инородцам», людям других рас, наций и вероисповеданий, стремление ограничить въезд мигрантов в Россию, ущемить их правовой статус и, по возможности, вытеснить их из страны;

9) экономический «дирижизм» или требование широкого государственного вмешательства в экономику, национализация стратегических отраслей, стремление защитить отечественного производителя от конкуренции со стороны иностранцев, патерналистская социальная политика;

10) демографический пессимизм, выражающийся в излишне мрачных, даже алармистских оценках демографических трендов («депопуляция»), в страхе перед вырождением и исчезновением русского народа и стремлении противодействовать этому всеми возможными средствами.

Свод этих тезисов можно, назвать идеологической платформой современного русского национализма. Кроме того, нетрудно видеть, что все приведенные идеологические позиции сконструированы как отрицание соответствующих либеральных позиций, господствовавших в российской политике в 1990?е г.г. Другими словами, русский «национальный проект» в его современной форме в решающей степени является антитезисом провалившегося «либерального проекта».

 

«Новый Путин» и его база

 

Собственно говоря, ещё задолго до назначения Путина премьером, а затем и избрания его президентом России, в кругах радикально настроенных либералов циркулировали идеи о грядущей «фашизации» режима, неизбежном наступлении «нового тоталитаризма». Например, известный диссидент 1970?х гг., а затем политический эмигрант Александр Янов в свое время выпустил книгу «После Ельцина. Веймарская Россия». Ее названием он намекал на сходство политических ситуаций в России 1990?х гг. и в Германии 1920 – 1930?х гг.

Это слово – «Веймар», – все чаще употребляется для характеристики сложившейся ситуации и в ходе текущих дискуссий, происходящих в российском политологическом сообществе…

Конечно, подобные оценки направления постельцинских трансформаций можно списать на счет политической ангажированности либеральных интеллектуалов. Однако за время, прошедшее с момента перехода верховной власти в стране в руки Путина, накопился определенный фактический материал, допускающий не столь «радикальные», разумеется, трактовки (как «фашизм», «нацизм», «тоталитаризм»), но все же позволяющий говорить о «прощупывании» Путиным и его окружением национал-патриотического сегмента политического поля на предмет обнаружения идеологических и практических «точек соприкосновения».

В свое время многие российские политологи сочли знаковым событием визит Владимира Путина к Александру Солженицыну. После многочасовой беседы, состоявшейся за закрытыми дверями, старейшина и живой классик «национальной партии», идеолог «человеколюбивого авторитаризма» заявил журналистам о практически полной, за исключением пары малозначимых деталей, поддержке нового президента. Более того, выслушав аргументы Путина, он изменил свою точку зрения по чеченскому вопросу. Если раньше писатель выступал за то, чтобы «отцепить чеченский вагон» от России, то теперь он благословил военное решение проблемы. Комментируя результаты свой встречи с президентом, Солженицын сказал, что они «сошлись невероятно».

Политический курс Путина постоянно и активно поддерживает Владимир Жириновский (которого, при всей, мягко говоря, ролевой амбивалентности, отнюдь не следует сбрасывать со счетов). По поводу первого этапа федеральной реформы он заявил, например, следующее: «Это то, что мы всегда хотели по линии ЛДПР, по линии нашей фракции в Государственной Думе. Поэтому это нас полностью устраивает, и мы это полностью поддерживаем. Это все ложится полностью в нишу ЛДПР и мы в этом смысле больше чем проправительственная партия, мы как бы соавторы, и с удовольствием констатируем, что своими указами президент подтверждает правильные наши выводы». В другом выступлении вождь либерал-демократов выразился еще определеннее: «Путин должен опираться на здоровые силы, в том числе на ЛДПР. Мы видим, что все чаще наша линия оказывается верной, что к нам прислушиваются, что многие процессы в стране идут так, как мы это предлагаем. Безусловно, мы делали бы все быстрее и жестче, чем Путин. Тем не менее, мы рады, что наши идеи и мысли восприняты обществом и новой властью». Однозначную поддержку и одобрение со стороны ЛДПР находят и текущие административно-политические инициативы Путина. Наконец, Жириновский даже заявлял о необходимости сдвига политической позиции его партии вправо, поскольку «идеологическую нишу ЛДПР уже занял Путин…»

Поддержку Путину активно выражают многие бывшие руководители силовых структур СССР, стоящие на патриотических позициях (в том числе, некоторые бывшие начальники Путина по ПГУ КГБ).

Здесь имеет смысл процитировать заключение статьи «Полный портрет Владимира Путина» генерала Юрия Дроздова (бывший руководитель нелегальной разведки КГБ) и Василия Фартышева, опубликованной еще в 2000 г.: «Нужно отдавать отчет: компромиссы возможны лишь до определенной степени. Когда общественное мнение страны предельно возбуждено, от президента оно потребует радикального ответа: ДА или НЕТ? Фактически вопрос может быть поставлен ребром: либо Путин в интересах нации и государства, возрождения великой державы действительно берет власть в свои руки, начинает наводить порядок жесткими методами, не смущаясь воплями об авторитаризме, – либо он станет декоративной фигурой, зачитывающей разнообразные обращения к нации, принимающей верительные грамоты послов да раздающей награды...»

Далее, Путин неоднократно демонстрировал православную воцерковленность. Вместе с женой посещал храмы, прикладывался к мощам святых. В связи с этим в прессе были опубликованы материалы, освещающие биографию и политические симпатии личного духовника (по неподтвержденным, но и публично не опровергнутым, сведениям) президента – архимандрита Тихона (Шевкунова). В свое время этот видный церковный деятель был близок к казачеству и монархической «Черной сотне» А. Штильмарка. В настоящее время он состоит членом редакционной коллеги православно-фундаменталистского журнала «Русский дом».

Туда же входит и бывший зам. начальника ПГУ КГБ генерал Николай Леонов, ныне депутат Госдумы (фракция «Родина»). Высказывалось мнение, что о. Тихона с Путиным познакомил именно он. В своих политических комментариях в телевизионной программе «Русский дом» генерал Леонов достаточно часто выражал поддержку действиям Путина, однако укорял его за недостаточную последовательность и жесткость. Одну же из статей он, например, закончил такими словами: «Новый управляющий в Русском Доме – России может и хочет изменить ведение дел к лучшему, но заметное сопротивление окружения, нехватка державной уверенности и нерешительность в создании надежных легионов патриотов тормозят весь процесс оздоровления страны».

Наконец, о полной и безоговорочной поддержке Путина постоянно заявляет теоретик радикального русского национализма и евразийства, бывший лидер НБП, а ныне лидер Международного Евразийского Движения Александр Дугин. Вот что, например, писал Дугин в достаточно критичной статье ««Серая зона» президента Путина», напечатанной в «Литературной газете» вскоре после событий в Беслане: «Моя персональная политическая позиция, как и прежде, состоит в поддержке Президента, баланс его правления, его основные линии, его потенциал я оценивал и продолжаю оценивать со знаком плюс.

Но это не значит, что следует упрощать или отрицать серьёзность складывающейся ситуации… Но никогда не стоит отчаиваться. У Президента Путина есть шанс бороться и победить «серую зону», выйти из этой надвигающейся сумеречной полосы…»

Итак, даже приведенные фрагментарные данные позволяют сделать вывод о том, что у представителей многих фракций «русской партии» выработалась общая позитивная оценка фигуры Путина. Несмотря на ряд оговорок, они готовы в перспективе рассматривать его как собственную «точку консолидации».

Более того, между администрацией президента и рядом национал-патриотических лидеров и организаций давно существуют налаженные и разветвленные каналы коммуникации. В этом контексте, кстати, следует рассматривать и культивируемую семьей Путиных, пусть хотя бы и как элемент имиджа, православную воцерковленность…

Наконец, завершая краткий обзор возможной политической базы «нового Путина», я позволю себе процитировать собственную статью «Россия политическая: страсти по Путину» («КонтиненТ», № 6 (44), 29 марта – 11 апреля 2001 г.; http: //www.continent.kz/2001/06/29.html): «Так что, в случае неблагоприятного для России поворота международных отношений и нарастания внутриполитического кризиса, идеологическая трансформация режима из либерально-демократического в авторитарно-националистический становится более чем вероятной».

 

Канатоходец

 

Проведенный в рамках обозначенной перспективы анализ высказываний и действий Путина за весь период его президентства, действительно показывает постепенный сдвиг идеологических предпочтений власти именно в указанном направлении, при всех реверансах в сторону «верности демократическому выбору», «недопустимости использования шовинистических и националистических лозунгов» в ходе избирательных кампаний и т.п.

При этом дело совсем не в личных политических предпочтениях Владимира Владимировича Путина. Здесь имеет место даже некоторый парадокс: с психологической точки зрения к «архетипу» русского националиста (в описанном выше смысле) был гораздо ближе как раз предшественник Путина на президентском посту…

«Неизбежность национализма» (причем именно русского этнического национализма) для Путина связана не с субъективными, а с объективными причинами: со всем ходом политических процессов в стране и мире. Здесь не должно быть иллюзий.

Однако, вопреки мнению некоторых либеральных политиков и политологов, высшая политическая элита России пока не решилась открыто перейти на новые идеологические позиции, чреватые для нее большими рисками и неожиданными проблемами. Узнаваемые националистические лозунги пока не озвучены, деятельность средств массовой информации не переориентирована в соответствующем направлении и в «большую» политику пока не введены фигуры, знаковые для национал-патриотического сегмента политического поля.

Тем не менее, в условиях «отката» от Путина либеральной части российского политического спектра (что является свершившимся фактом) и невозможности вести мобилизацию населения под «красным флагом», обращение власти за поддержкой к национал-патриотическим силам становится практически неизбежным, тем более, в случае углубления и затягивания политического кризиса.

А пока в политическом сообществе множатся различные интерпретации происходящего, набирает силу процесс размежевания позиций и перегруппировки сил, журналисты и аналитики выдвигают разнообразные аргументы «за» и «против» инициатив президента. Многие политики и политологи в России задаются вопросом: «Выполнит ли Путин свое обещание покинуть пост президента в 2008 году или постарается, под тем или иным предлогом, остаться на третий срок?» Но вопрос следует ставить совсем по-другому: «Сможет ли Путин до 2008 года удержать власть в своих руках и, если сможет, то какой Путин это будет?»

 

P. S. За горизонтом Модерна

 

Вот вроде бы и очерчено пространство обозримой постимперской трансформации России. В свете социологической теории и мировой политической практики обозначены возможности, риски и перспективы ее наиболее вероятного направления. И все же, все же… Национализм во всех своих модификациях был главной движущей силой именно эпохи Модерна. Как отмечал в этой связи культуролог Леонид Ионин, каждую отдельную «национальную культуру можно рассматривать как непременное следствие современного индустриально-технологического развития, которое приводит к разрушению типичных для аграрной эпохи изолированных культурных анклавов, созданию урбанизованной жизненной среды, мегаполисов, куда стекаются большие массы народа, где возникают массовые производства… Все это требует унификации образа жизни и культурных навыков. Вследствие этого создаются крупные единообразные культуры, которые сначала осознают свою культурную идентичность, а затем стремятся и к политической идентичности». Однако после того, как к началу XXI века соответствующие задачи в целом решены, страны, образующие «прогрессивное ядро» мировой системы вступают в новую фазу исторического развития. Цели дальнейшего – уже постиндустриального развития, – востребуют принципиально новые типы коммуникации, социальной и пространственной мобильности, культурной и политической идентичности. В качестве авангарда «строителей нового мира» выступают уже не нации и классы, а трансграничные элиты или «сетевые сообщества», исповедующие весьма причудливые («кентаврические») идеологии и оперирующие в сфере виртуальных (финансовых и информационных) технологий. Последнее обстоятельство, кстати, не означает потери контроля над «реальными» (производственными, торговыми, военными и проч.) процессами, а представляет собой лишь новую, более гибкую форму контроля над ними… Другими словами, возглавляющий глобализацию «первый мир» явно и бесповоротно входит в эпоху Постмодерна. А в нем, судя по всему, нет места классическим «национальным государствам». На дворе – не XVIII и не XIX век. Даже не XX…

А что Россия? Пока нет ответа. В любом случае ясно одно: она уже не империя, но еще (или уже?) и не национальное государство.

 

Полянников Тимур Львович,
сотрудник факультета прикладной политологии Государственного Университета – Высшей Школы Экономики (ГУ-ВШЭ). Политический обозреватель журнала «КонтиненТ» (г. Алматы, Республика Казахстан). Сфера научных интересов: методы прикладного политического анализа и прогнозирования, современный русский национализм, неоевразийство.