назад к оглавлению

Александр Зиновьев

Перманентный реформизм

В конце 20 века в нашей стране начался социальный перелом. Он на­чался в 1985 году с приходом к высшей власти Горбачева. Основные его события произошли в годы ельцинского правления. Но он еще не завер­шился полностью, т.е. в такой мере, чтобы его можно было считать яв­лением прошлой истории. Он продолжается. Он является сложным, многоплановым и многоступенчатым историческим процессом. Данная статья посвящена одному из важнейших его компонентов — социаль­ным реформам. Чтобы разобраться в том, что собой представляет этот аспект переживаемой нами российской истории, необходимо точно установить сущность перелома в целом.

Сущность социального перелома заключается в том, что был разру­шен советский (коммунистический) социальный строй (социальная организация) в нашей стране. Именно разрушен, а не изжил себя, не рухнул в силу внутренних причин, в силу своей исторической несосто­ятельности, как утверждает западная и российская прозападная идео­логия и пропаганда. Он был еще очень молодым, с исторической точки зрения, едва достигшим степени зрелости. Он блестяще доказал свою жизнеспособность и эффективность. Благодаря ему наша страна одержала великую победу над гитлеровской Германией, руками кото­рой западный мир хотел разгромить коммунистический Советский Союз. Он стал заразительным примером для многочисленных народов мира. Благодаря ему наша страна стала второй сверхдержавой плане­ты. Он стал реальной силой, способной составить конкуренцию соци­альному строю западных стран (западнизму) в борьбе за мировую ге­гемонию. В страхе перед ним Запад сразу же по окончании второй ми­ровой войны начал беспримерную в истории войну против нашей стра­ны, получившую название «холодной». Почти полвека длилась эта война, имевшая со стороны Запада целью разрушение советского ком­мунизма и самого Советского Союза как его носителя. Социальный перелом, о котором здесь идет речь, явился результатом и завершени­ем «холодной» войны. Советский коммунизм был искусственно и на­сильственно разрушен вследствие капитуляции Советского Союза в «холодной» войне перед силами Запада.

Я употребляю слово «перелом», а не «революция», потому что это процесс более сложный, чем те явления, которые принято называть ре­волюциями. Он включает в себя как часть политический переворот, ко­торый в известном смысле можно отнести к категории революционных, но не сводится к нему. В горбачевские годы был подготовлен этот поли­тический переворот. Последний начался 19-21 августа 1991 года. Он был возглавлен Ельциным. Завершился он 3-4 октября 1993 года расстрелом Верховного Совета РФ по приказу Ельцина. В эти годы наметилась эпо­ха социального реформаторства, которое во всю мощь развернулось в последующие годы ельцинского правления и с неослабевающей силой продолжается до сих пор, так что ему не видно конца и края. С началом 2000 года начался новый период российской истории — период законо­дательного оформления и закрепления результатов горбачевско-ельцинского периода, период конкретизации и детализации социальных реформ и продолжения реформаторства на уровне интенсивного зако­нодательства и воплощения его в реальность, можно сказать, период реформаторского законодательства или законодательского реформаторства. Начался он с приходом к высшей власти Путина. И похоже на то, что он войдет в историю под его именем.

Таким образом, в социальном переломе, о котором здесь идет речь, следует различать следующие компоненты:

1) политический переворот;

2) совокупность социальных реформ;

3) конкретизация, детализация и законодательное закрепление реформ.

Одной из фундаментальных установок западной стратегии «холод­ной» войны с самого ее начала была установка на ослабление (а впос­ледствии на полное уничтожение) «железного занавеса» — отнюдь не с целью облегчения участи советских людей, а с целью своего проникно­вения в советское пространство и усиления своего воздействия на со­ветское население и в первую очередь на советские правящие и идеоло­гические круги. И одним из средств такого воздействия стала идеология (напоминаю, что «холодная» война была, прежде всего, войной идеоло­гической) необходимости реформирования советского общества. Эта установка Запада нашла благоприятную почву в Советском Союзе: в нем действительно назрела потребность в переменах в силу внутренней эволюции. Представители довоенного поколения, еще уцелевшие и со­хранившие какую-то память, должны вспомнить, что основным лейтмо­тивом идеологической жизни страны стала идея: «Дальше так жить нельзя, надо что-то менять!»

Но что именно менять и как? В стране на самом деле начался процесс реформирования, основу которого образовала десталинизация. Он на­чался до Хрущева. Хрущев лишь использовал его в своих интересах и придал ему тот вид, с каким он и вошел в историю. Десталинизация страны произошла под сильным влиянием Запада, именно так, как хоте­лось западным стратегам «холодной» войны. Сталинизм был дискреди­тирован. Его отожествили с советским (коммунистическим) строем во­обще. Под видом борьбы со сталинизмом, причем идеологически сфаль­сифицированным, пошла затем вся «холодная» война. Хотя Хрущева, которого можно считать предтечей Горбачева, одернули и убрали, тем не менее, мания реформизма осталась, а придание коммунизму образа извращенного сталинизма не преодолено до сих пор.

Советское общество осталось непонятым на научном уровне, как впоследствии признал Андропов, на короткое время ставший во главе страны. Попытки социальных реформ предпринимались фактически вслепую, на авось и под влиянием идущих с Запада идей. Десталиниза­ция в сфере идеологии фактически открыла дорогу для западной идеологии в Советский Союз. Остановить «тлетворное влияние Запада» (как тогда говорили) не могли никакие меры мощного идеологического механизма, ибо они сводились к усиленному навязыванию марксизма-ле­нинизма, становившегося все более неадекватным переменам на плане­те, и всяческому препятствованию попыткам научного понимания ре­альности. Идеологический кризис стал началом и основой тенденции к первому в истории специфически коммунистическому кризису, кото­рый разразился вследствие горбачевских реформ и точно так же остал­ся непонятым научно.

Ко времени появления Горбачева на высотах советской власти в за­падной стратегии «холодной» войны был выработан более или менее ясный план победоносного завершения войны путем завоевания «Крем­ля» под свое влияние и манипулирования его деятельностью по разру­шению советской (коммунистической) социальной организации. Само возведение Горбачева на вершину власти произошло в значительной ме­ре как диверсионная операция. И вся реформаторская деятельность его проходила именно так, как этого хотелось западным манипуляторам.

Ко времени его прихода на вершину власти Советский Союз был на грани кризиса. В этой ситуации были недопустимы никакие реформы вообще. Нужно было сначала преодолеть кризис, что было возможно советскими (коммунистическими), и только советскими, средствами, и уж потом приступать к реформам, обдуманным на научном уровне. Горбачев, наоборот, ринулся в реформаторство, которое стало толчком к кризису. Сама его перестройка и явилась реальностью кризиса, на что и рассчитывали западные манипуляторы. А с точки зрения содержания, горбачевская деятельность вышла за рамки реформ, якобы имевших це­лью улучшение существовавшего социального строя (построение «со­циализма с человеческим лицом»). Результатом ее явилось ослабление советской системы власти, выразившееся в лишении партийного аппа­рата статуса высшей, сверхгосударствеиной власти, и перенос высшей власти в советы, в попытке создания президентской власти, независи­мой от партийного аппарата и от КПСС вообще, в разрыхлении всей си­стемы власти и управления и т.д. Объективно это сыграло роль подго­товки политического переворота.

Как бы успешно ни действовал Горбачев по разрушению советской социальной организации в интересах Запада, в начале девяностых годов прошлого века западным стратегам «холодной» войны стало ясно, что разрушить советский коммунизм на пути реформ невозможно. В стране назрел протест против горбачевизма. Все усилия Запада оказались под угрозой срыва. Тогда был спровоцирован августовский «путч» 1991 го­да, позволивший начать осуществление политического переворота. Только силами явно антикоммунистической власти было возможно продолжить серию мероприятий по разрушению советской социальной организации. Переворот оказался удачным.

Политический переворот не есть реформа. Это очевидно, когда пе­реворот происходит настолько быстро, что внутри его просто не поме­щаются действия властей, похожие на реформы. Но в рассматриваемом случае переворот растянулся более чем на два года — с 19 августа 1991 года по 4 октября 1993 года. И в его структуру вошли действия власти, в отношении которых употреблялось слово «реформа». Не буду оспаривать правомерность такого словоупотребления. Важно тут то, что власть предпринимала действия по разрушению одной социальной ор­ганизации и действия по созданию другой. В реальности эти акции пе­реплетались, сливались воедино. При этом сохранялся человеческий материал и условия жизни людей. Многое воспринималось именно как преобразование чего-то одного, воспринималось как реформа в при­вычном смысле слова. Но происходило нечто другое с социологической точки зрения.

Возглавленный Ельциным политический антикоммунистический пе­реворот проходил под лозунгами продолжения реформ, причем реши­тельнее и основательнее, чем это делалось горбачевской властью, еще сохранявшей хотя бы видимость советской. То, что называли реформа­ми, было на самом деле беспрецедентной в истории человечества все­сторонней ломкой вполне здоровой, эффективной и еще очень молодой с исторической точки зрения социальной организации и создание на скорую руку новой социальной организации по западным образцам, ко­торые воспринимались в том виде, в каком их навязывала западная иде­ология и пропаганда, из обломков советской системы и реанимирован­ных призраков дореволюционного прошлого.
Представьте себе: вы разрушаете один дом и вместо него строите но­вый. Ни то, ни другое не есть реформа, т.е. преобразование одного и то­го же дома. В языке вы эту ситуацию можете назвать реформой жилья, скрыв, тем самым, суть дела. Нечто подобное происходит и в рассмат­риваемой ситуации. Только тут возможности для словесного искаже­ния реальности гораздо богаче. Идеологически нейтральным словом «реформа» тут маскируют социальное явление гораздо более серьезное, чем просто преобразование чего-то постоянно существующего.

На основе политического антикоммунистического переворота в ельцинские годы в реформаторской деятельности власти произошло раздвоение на разрушительный и созидательный аспекты. Задачей ре­форм стало разрушение коммунистической социальной организации и создание вместо нее новой, посткоммунистической социальной организации. Слово «реформы» тут сохранило смысл лишь постольку, по­скольку новая власть имела дело с той же материальной культурой и тем же человеческим материалом в тех же геополитических условиях, какие достались ей в наследство от советской эпохи. Помимо этого раздвоения произошло еще другое в аспекте принятия решения и его конкретного исполнения.

В процессе реформирования человеческого объединения достаточно большого размера и высокой степени сложности, каким является Рос­сия, надо различать социально-политический и правовой (юридический) аспекты. Они, конечно, связаны, но не суть одно и то же. В первом аспекте вызревает намерение осуществить ту или иную реформу и принимается решение на высшем уровне власти. Во втором аспекте это ре­шение оформляется и закрепляется юридически. Соответствующие за­коны детализируются, уточняются, принимают форму серии законов. Тут создаются соответствующие учреждения, назначаются или выбира­ются исполнители решений. В дело вовлекаются органы власти, вплоть до органов наказания.

Не всякие решения властей суть реформы. Не всякие реформы связа­ны с громоздким правовым аспектом. Многие реформы локального мас­штаба и частного значения осуществляются, можно сказать, явочным порядком и без шумихи. Возможны случаи, когда это имеет место и в от­ношении реформ большого масштаба и значения, как это часто происхо­дило в советский период, например. Возможны также случаи, когда поднимается большая юридическая суета по поводу мизерных по социаль­ной сути реформ, как это, к примеру, можно наблюдать в наше время.

В условиях социального перелома в России можно наблюдать значи­тельное расхождение между упомянутыми аспектами. В каждом из них на­блюдается бурная деятельность, можно сказать, эпидемия прожектерства и эпидемия законодательства. Они совместно добивают советский комму­низм и строят новую, постсоветскую социальную организацию.

Горбачевские реформы подготовили антикоммунистический перево­рот, осуществленный под водительством Ельцина. Результатом ельцин­ских реформ явилось стремительное разрушение коммунистической со­циальной организации, создававшейся почти три четверти века. С при­ходом к высшей власти Путина начался новый период реформаторства. Ожидавшийся массой россиян, ставших жертвами двух первых периодов, радикальный перелом в их пользу не произошел. Теперь уже мож­но определенно констатировать, что путинский период реформ являет­ся продолжением и закреплением ельцинских. Вместе с тем, этот пери­од вносит нечто новое в российское реформаторство. Что именно?

Установилось достаточно четкое отношение между законодатель­ной и исполнительной властью в плане реформаторства. Оно оказалось практически противоположным тому, какое должно было бы по идее иметь место в западной демократии, которую Россия вроде бы имити­рует. Функцию социально-политического аспекта реформ захватила исполнительная власть в лице президента, а технико-юридическое оформление решений президента отдано законодательной власти — Государственной Думе. И до тех пор, пока сохраняется существующая (сложившаяся в основных чертах в ельцинские годы) социальная орга­низация, законодательная (по идее) власть будет оставаться подсоб­ным учреждением фактически реформаторского «Кремля», т.е. испол­нительной (по идее) власти. И с этой точки зрения, постсоветская со­циальная организация ближе к советскому «Кремлю», чем к западной демократии.

Ничего удивительного я в этом не вижу. Дело в том, что постсоветская система власти есть не просто имитация западной, она есть гибрид запад­ной и советской. И в силу объективных социальных законов (а не в силу недомыслия и злого умысла) она имеет тенденцию к сверхгосударственно­сти. «Кремль» по своему положению во власти и по конституционным прерогативам является выразителем этой тенденции. Он такую возможность имеет. Более того, в силу сложившихся условий, он на это вынужда­ется. Россия сейчас переживает становление новой социальной организа­ции в таких исторических условиях, что добить коммунизм и построить вместо него нечто западообразное можно только методами власти советскообразной. Напомню читателю: в горбачевские годы в кругах работни­ков партийного аппарата шутили, что они громили КПСС под руководст­вом... КПСС. В этой шутке была большая доля истины.

Усиление реформаторской роли «Кремля» очевидно. Многое дела­ется как распоряжения президентской власти, минуя участие власти за­конодательной. Система власти в целом обнаруживает тенденцию не просто к советизму, но к советизму вождистского типа. Но пока только тенденцию. Для ее легитимации не хватает новой государственной иде­ологии, материальных средств, послушной президентской партии, подъема материального уровня широких слоев населения, контроля над экономикой и СМИ, приручения оппозиции и многого другого. На все это нужны многие годы реформ.

Возникает резонный вопрос: наступит ли, в конце концов, время, когда реформы закончатся, и россияне смогут насладиться жизнью в стране, целиком и полностью реформированной? Разумеется, все, что в истории начинается, рано или поздно кончается. Но когда и как? Если Россия не исчезнет вообще, то окончание эпохи ее реформирования в обозримом будущем не предвидится. Вряд ли ныне живущим россиянам удастся узреть такую волнующую сцену: на трибуну под гром аплодис­ментов поднимается президент и объявляет о том, что переходная эпо­ха реформ закончилась и им предстоит жить в развитом (для начала развитом, а потом в полном) западнизме. Основания для такого песси­мистического утверждения имеются. Назову основные из них.

Задача политического переворота в горбачевско-ельцинские годы свелась к захвату высшей власти в стране сравнительно небольшой группой лиц, ориентированных на разрушение коммунистической соци­альной организации и создание новой, которую они воображали как западнистскую.

Но построить такую социальную организацию практически — на это нужно историческое время. Такое распоряжением высшей власти не сделаешь. Для этого нужна мобилизация усилий целого поколения. Нужна смена поколений, чтобы люди забыли о поломанном коммуниз­ме, лишились бы материала для сравнений и стали представлять себе со­ветское время в том виде, какой желателен для реформаторов. Задача социальных реформ и состоит в том, чтобы мобилизовать миллионы людей на постоянную жизнедеятельность в этом духе на многие годы. Но эти годы реформы должны стать образом жизни активной части на­селения страны и под их воздействием — всех прочих граждан. Напом­ню, что после политического переворота 1917 года аналогичный период растянулся более чем на двадцать лет.

Второе основание для моего утверждения — характер постсовет­ской социальной организации, создаваемой на месте разрушенного коммунизма. Это социальный гибрид, сочетающий в себе черты разно­родных социальных систем — разрушаемого коммунизма, искусственно насаждаемого западнизма и также искусственно реанимируемого национально русского фундаментализма. Это явление в истории человечест­ва новое. Наивно рассчитывать на то, что сразу будут найдены рефор­мы, решающие новые проблемы. Неизбежен длительный период проб и ошибок, отбора и накопления удачных решений. И главный реформатор — «Кремль» — должен набраться исторического (а не одномоментно­го) терпения и выдержки, выработать социальную стратегию и следо­вать ей, во что бы то ни стало. На такое был способен сталинский «Кремль». Но способен ли на это постсоветский?

И третье основание — несоответствие замыслов реформаторов и их реализации. Одно дело реформы в мыслях реформаторов, и другое де­ло — состояние страны, насильственно реформируемой. В сложившихся условиях в России и в мире неизбежно расхождение между реальной деградацией страны, с одной стороны, и показным подъемом, с другой. Реформы не могут иметь всеобъемлющий успех, способный заглушить деградацию. Они могут иметь лишь частичный успех, подкармливаю­щий видимость общего подъема. Необходимы все новые и новые усилия для поддержания курса на реформы. Тут требуются не столько кон­кретные и ясные мероприятия в духе уже принятых реформ, сколько сохранение самого курса эволюции страны в русле реформ вообще, — некое состояние перманентной реформации. При этом складывается своего рода идеология, подобная идеологии построения «полного ком­мунизма». Мол, потерпите еще немного (сколько? лет пятьдесят, сто, двести?), окончится «переходный период», т.е. период реформ, и вы за­живете в прекрасном западнистском (плюс дремуче-русском) «светлом будущем». И зримые черты последнего вы можете воочию наблюдать в показных успехах реформ. Как тут не вспомнить Хрущева, который, по­бывав в США несколько дней и увидев там кукурузу, пообещал, что «нынешнее» поколение будет жить при полном коммунизме.

Деятельность всякого реформатора ограничена не только его лич­ными качествами, включая способность объективного понимания ре­формируемой реальности, но в гораздо большей мере самой этой реаль­ностью, включая характер ее социальной организации. Последняя в России, как я уже отметил, есть гибрид разнородных компонентов. А в силу объективных законов социальной гибридизации, не подвластных воле реформаторов, такой гибрид может быть лишь имитацией советизма, американизма и национально русского феодализма. Имитацией не только в смысле подражания, заимствования и подделки, но и в смысле, пример которому дал один из персонажей Ильфа и Петрова — слесарь-самоучка: он из остатков разбитого мотоцикла сделал стационарный двигатель, который был очень похож на настоящий, только не работал.

Полный текст книги опубликован в издательстве "Элефант" (Зиновьев А.А. Распутье. - М.: Элефант, 2005.).

Текст размещен на сайте с согласия автора.