Rambler's Top100

ИНТЕЛРОС

Интеллектуальная Россия

INTELROS.RU

Intellectual Russia



21 февраля в Международном фонде "Содействие предпринимательству" состоялось очередное заседание клуба "Красная площадь".
Тема заседания "Модели власти".

Во вступительном слове руководитель клуба Александр Неклесса отметил нестандартный формат заседания, на котором обсуждение темы "Модели власти" будет происходить вкупе с расширенным докладом "Господин и его слуга. К вопросу о моделях власти", представленном членам Клуба и его гостям профессором Института философии РАН Валерием Подорогой.

Александр Неклесса обратил внимание собравшихся на то, что при всем многообразии понимания феномена власти — духовном, культурном, символическом, социальном, интеллектуальном, финансовом, власти как авторитета, как владения и оперирования культурным потенциалом — она сама по себе остается весьма разномастным субстратом, обладающим, тем не менее, собственной выраженной гравитацией. Касаясь же заявленного текста выступления профессора Подороги "Господин и его слуга", руководитель Клуба предложил взглянуть на эти фигуры как разные, но неоднозначно, не односторонне взаимосвязанные (учитывая, в том числе, зависимость "господина" от "раба", взаимоотношения "господина" и "господина", или же, возможно даже более актуальная схема взаимоотношений "раба и раба" или сценарий как тотальной узурпации, так и принципиального отказа от власти). Господин нуждается в слуге, но и слуга взыскует Господина (вспомним святого Христофора или, к примеру, взаимоотношения Дон Кихота и Санчо Пансы).

Но, пожалуй, наибольший интерес представляет неявно присутствующая в заявленной формуле фигура бастарда, который, занимая неопределенное положение между полюсами, являет источник революционных энергий и происхождения (коагуляции) контр-элит. Необходимость же постановки и внимательного прочтения темы основ власти обусловлена не какой-то ее особой актуальностью сегодня (власть была актуальна во все времена), а тем, что происходят сдвиги в проекциях и самом понимании феномена власти. Власть все чаще воспринимается как универсальная категория, обнаруживаемая в нерелевантных ей прежде зонах, и подчас начинает проецироваться на людей иным, нежели прежде познанным образом.

В начале своего доклада Валерий Подорога сформулировал ряд условий организации исследовательского поля, позволяющего аргументировано говорить о власти. Среди таких условий он указал на отказ от поисков единой формулы власти. Вместо выстраивания плана общего определения власти Подорога обращается к тому, что он называет "моделями власти", для которых характерна локальность, определяемая их историчностью. Под моделью власти здесь понимается ограничение количества измерений властных отношений достаточное для определения алгоритма функционирования власти.

Характерная особенность представляемого автором подхода к концептуализации власти состояла в предельном разведении политической власти и власти как таковой. Стремясь максимально усилить этот разрыв, докладчик ставит вопрос о власти деполитизированной, о власти как таковой, как неком антропоморфном элементе социальной жизни, который в определенном смысле оказывается вычеркнутым из всех социальных обязательств, но в то же время определяет основы этих обязательств, — о власти одного человека над другим. Тем самым возможность определять властные полномочия через политические институты была отнесена им к политологической иллюзии.

Далее докладчик предложил анализ некоторых существующих в философии моделей власти. Одна из рассмотренных исторических моделей власти выстраивается из темы "раба и господина" 4 главы гегелевской "Феноменологии духа". В ХХ в. эта тема развивалась Кожевым и послужила основанием новой критической работы во французской культуре. По сути, Гегель выстраивает модель власти как господства через субъектные отношения. Эти отношения, как показал докладчик, оказываются наиболее устойчивыми, выступая своего рода архаизмом политической речи, политического дискурса как такового. Фигура субъекта связывается у Гегеля с возможностью саморазвития, в котором исчезают различия между сознанием и самосознание. Смысл отношений субъекта к власти задается духовным содержанием. Господин в процессе саморазвитии выступает как вымирающая фигура, к которой по мере своего развития движется сознание раба или слуги.

Другая историческая модель власти связана с именами Шопенгауэра и Ницше, это модель "воли к власти". Она вводит во властные отношения уже морально-этические измерения, интерпретируя феномен господства в терминах мести и злопамятства.

Неоспоримое значение этих моделей, с точки зрения докладчика, состоит в том, что они выявляются первичность субъекта и вторичность власти. Тем самым, эти модели вскрывают иллюзию демократического сознания, которое всегда соотносилось с убеждением, что субъект может быть совершенно автономизирован от того действия, которое он совершает.

Наиболее современную модель власти докладчик находит у Фуко, который зафиксировал современный категориальный опыт и выстроил новую антропологию власти. Фуко фиксирует власть на тончайших уровнях антропогенеза. Через человеческое тело, попадающее в систему властных отношений, он выстраивает саму возможность власти действовать и добираться до человеческого тела. В этой модели Фуко фактически отказывается от понимания властных отношений через субъекта и выходит к сетевым, синергетическим представлениям как многомерной структуре, связанной с игрой сил.

Александр Неклесса отметил, что в предложенной докладчиком антропологической рамке властный субъект носит редуцированный и почти исключительно "телесный" характер, сводясь к антропологическому образцу и межличностным отношениям ("как власть одного человека над другим", их "прямые отношения", по словам Подороги). По мнению же Неклессы, властный субъект является категорией, включающей в себя метафизику, культурную рамку, традиции, задающие основы политической практики и построения тех или иных форм межличностных отношений. Фактически, дилемма заключена в вопросе: ограничена ли система власти антропологической рамкой и политическим форматом, или же она выходит за эти пределы, имея качественно иные измерения и источники ("говорил как власть имеющий"), наполняемые в различные времена достаточно разными смыслами? С точки зрения руководителя Клуба, даже антропологический аспект власти представляет некий стандартный продукт эпохи, поскольку он реализован в определенных исторических границах, т.е. существует на подложке, обусловленной определенным культурным ландшафтом.

Уточняя свою позицию, Валерий Подорога указал, что при антропологической редукции происходит обнажение отношений, и на поверхность естественно выходят действия социума. Поэтому, например, Фуко рассматривает исторический процесс в качестве ряда событий, которые символически фиксировались в персонажах метанарратива. Допустим, если появляется фигура сумасшедшего, то одновременно появляется набор других персонажей, которые позволяют сумасшедшему быть сумасшедшим. И уже все вместе персонажи рассказывают историю.

Проблема, подчеркнул Подорога, состоит в том, что когда мы говорим о власти, речь власти уже началась и все мы оказываемся пойманы ее метанарративом. Единственно на что можно уповать, так это на то, чтобы показать каким образом та история, которая сейчас рассказывается, рассказывалась для Гегеля.

Научный сотрудник Института религиозных и социальных исследований Владимир Семенко поднял вопрос об источниках легитимности власти. Так, по его мнению, в демократических обществах источником легитимности выступает воля народа, а в более глубоком измерении вопроса – легитимность власти покоится не столько на складывающейся системе человеческих отношений, сколько на мировоззренческих и религиозных основаниях (ср. "нет власти, аще не от Бога").

Заведующий кафедрой общей политологии ГУ-ВШЭ Леонид Поляков поднял вопрос о том, насколько оправдан поиск дополитических основ власти. Если следовать Гоббсу, заметил он, для того, чтобы жить по-человечески, надо выстраивать соответствующие институты.

С точки же зрения Валерия Подороги, источником легитимности является победа "господина". В этом смысле модели Ницше и Фуко начинают работать с непосредственной материей отношений, проявляя своего рода пределы и ограничения аналитической работы в сугубо антрополгическом ключе. Мы живем в обществе прямых отношений власти. При этом власть регрессирует к всё более простым формам управления, по причине их большей надежности. Признаки этой простоты выражаются в нарастающем цинизме и аморализме совершаемых действий. При этом политическая конструкция оказывается сегодня несущественной, поскольку не дает нам понимания этих действий.

Председатель Попечительского Совета клуба Андрей Бунич затронул тему соотношения видов власти: политической, административной, интеллектуальной, финансовой — можем ли мы оценивать эти властные структуры в категориях низшего-высшего?

В свою очередь Подорога указал на необходимость проводить различие между властью и системами управления. Называя что-то властью, мы переходим к разговору о прямых отношениях. Власть связана с переводом властных отношений в отношения господства, т.е. с возможностью управления человеком, независимо от того, какой профессионализацией он обладает, что он умеет делать и т.д.

Однако, по мнению Андрея Бунича, такой подход не снимает вопроса о субъекте власти. Кто, допустим, реально управляет экономикой: правительство, олигархи или еще кто-то?

Объясняя свою позицию, Подорога напомнил высказывание Лумана о том, что мы не учитываем ту власть, которая негативно действует на общество, и учитываем лишь ту власть, которая должна выполнять свое предназначение. В таком понимании его собственная интенция направлена как раз на учет только той власти, которая негативно действует на общество, разрушает его, и на проведение анализа власти через архетипы властных отношений. Поэтому он не ставил перед собой задачу, предполагаемую заданным вопросом, но ее можно было бы обсудить в плане того, каким образом, с одной стороны, существует либеральный демократический образ общества, а с другой, осуществляется реальное функционирование общественных институтов. По мнению В. Подороги, здесь мы сталкиваемся с проблемой речевой иллюзии, которая связанна с тем, что остается не угаданным метанарратив власти. Точнее, все его знают, но его обсуждение не складывается в качестве устойчивого, воспроизводящегося рассказа.

Философ Михаил Рыклин обратил внимание на то, что интерпретация Марксом темы "раба и господина" гегелевской "Метафизики духа" может рассматриваться в качестве своего рода первосцены зарождения марксизма. Он заметил также, что, вероятно, необходимо более точно различать исторического Гегеля от Гегеля Маркса или Гегеля Кожева, а также собственно ницшеанство от гегельянства.

Старший научный сотрудник Института "Русская антропологическая школа" Олег Аронсон назвал параллель предложенному В. Подорогой прочтению Гегеля. По его мнению, в свое время Ницше произвел подобную редукции Гегеля, сведя всю гегелевскую диалектику рабу и господина в одну формулу раба: раб это тот, кто говорит, что его не любят. Одновременно это есть формула власти, которая всегда ускользает.

Отвечая на вопрос соруководителя Клуба Владимира Майкова о том, какая из моделей власти наиболее актуальна для понимания современной ситуации в России, Валерий Подорога выделил в первую очередь модель "господина и его слуги" и отметил, что, на его взгляд, сейчас возникает какой-то новый социальный тип или новые доминирующие властные отношения. Если в советское время правила властных отношений учитывались всеми слоями населения и эта структура все время воспроизводилась, то теперь мы не можем нащупать точных ориентиров по отношению к власти. Предлагаемые же им патоархаизированные модели помогают опознать ситуацию, в которую мы попали. Он согласился с замечанием Александра Неклессы о том, что наблюдаемый сдвиг к новому Господину можно символически описать через отношение "раба" и "раба". Ярким проявлением этого выступают корпоративные войны. Это "Гегель наоборот". Если по ожиданиям Гегеля должен происходить переход в гражданство, где каждый себе суверен и господин, то здесь каждый себе раб. Существующая внутрикорпоративная этика рассчитана как раз на понижение статуса гражданина. Рабы символизируют о приходе нового Господина.

Продолжая тему, Леонид Поляков предложил взглянуть под этим углом на политику, направленную на приток эмигрантов, в которой можно увидеть желание назвать рабов, чтобы решить проблему нового Господина.

Сотрудник Сектора аналитической антропологии Института философии РАН Игорь Чубаров поставил вопрос о возможном сценарии для интеллектуала, который позволил бы последнему не оказаться в ситуации обслуживания анонимного Господина. В этом случае возникает парадокс, состоящий в том, что, надеясь на какие-то консервативные институты (академия, университет), мы не проводим по ним работу, проделанную Фуко в отношении тюрьмы и школы.

Ведущий научный сотрудник Института философии РАН, декан факультета политической науки Российско-британского университета Владимир Малахов выразил некоторую трудность в понимании доклада, состоящую в том, что с одной стороны были предложены схемы, относящиеся к власти вообще, а с другой, речь шла о чисто российских реалиях. На его взгляд, из представленных универсалистских схем следует, что демократической власти не может быть, это — фикция. Точно также нет и политики, а есть только полиция. Однако в приводимых примерах происходит апелляция к некоему европейскому, демократическому идеалу, по отношению к которому российская ситуация выглядит патологической.

Валерий Подорога уточнил, что ставил перед собой задачу посмотреть, можем ли мы воспользоваться схемами, которые уже прорабатывались в европейском мышлении, поскольку мы находимся в общем европейском интеллектуальном климате в отличие от власти, которая ретардировала все процессы европеизации, переводя существовавшие формы власти в жесточайшее господство. Главное отличие российской ситуации от европейской состоит в том, что у нас не сложились договорные отношения между обществом и властью, которые в определенной степени смягчают положение.

Леонид Поляков напомнил о традиции понимания истории России, представленной, в частности, Ричардом Пайпсом, как вечной трагедии, обусловленной неразделенностью власти и собственности. Основная идея гайдаровской книжки 95-го года "Государство и революция" как раз и состояла в утверждении, что, наконец-то, впервые в истории России произошло разведение власти и собственности. Но дело в том, что в языке это не разведено: слово власть в русском языке означает одновременно и владение.

По мнению Александра Неклессы, ситуация во многом связана с тем обстоятельством, что в Московской Руси (в отличие от Руси Южной или Новгородской республики) сложилась социальная среда, весьма отличающаяся от западноевропейского социума. Среда, в которой, в частности отсутствовал такой феномен как город в западноевропейском смысле с его коммунальным управлением или магдебурским правом, развитой университетской культурой, схоластическим, категориальным мышлением, в свою очередь тесно связанным с производством и воспроизводством культуры нормативного мышления, культуры юридической.

В контексте предложенного разведения власти и политики руководитель Центра синергийной антропологии Государственного университета Высшая школа экономики (ГУ ВШЭ) Олег Генисаретский поставил вопрос о реальности управления (политического, экономического, государственного, регионального и т.д.), поскольку власть реализуется не только во властно-политических институтах и действиях, но также в деятельности управления и систематической работе по его совершенствованию.

Олег Генисаретский обратил внимание собравшихся, что обсуждение в недостаточной мере отвечает радикализму и масштабу предложенной темы, изложенной правда весьма эскизно. На его взгляд после проделанного автором предсинтеза схем функционирования власти должно последовать систематическое разворачивание этих схем - в феноменологически внятную манеру видения и понимания властных реальностей. По мнению Генисаретского, это усилие мысли могло бы существенно изменить наше отношение к перспективам становления нового миропорядка.

Но, есть, на его взгляд, и другая интонация у выступающего, а именно некоторая уязвленность монструозностью происходящего. В связи с этим возникает вопрос: что кроме материалов СМИ и данных повседневной политической интуиции является предметом рефлексии для осуществления следующих шагов методологической (по сути) работы? И как будет происходить реорганизация собственного понимания.

Далее профессор Генисаретский предложил обратить внимание два сюжета. Во-первых, это восходящий к средневековому европейскому праву принцип субсидиарности, который вновь стал актуальным при обсуждении европейских конституций местного самоуправления. Суть его в доведении всех функций власти и управления до мельчайших единиц самоуправления, а минимальная единица – это, конечно, человек, что прямо соотносится с телесной ориентированностью власти по Фуко. То, что этот принцип пронизывает всю нынешнюю европейскую конструкцию власти, свидетельствует в пользу предложенных докладчиком схем её функционирования.

Во-вторых, это процесс сервилизации, т.е. процесс постепенного многократного дифференцирования фигуры раба/слуги. Собственно общество потребления — одна из проекций этого процесса, где производство услуг и разнообразных систем обслуживания превратилась в мощную и эффективно функционирующую, институциональную реальность.

И в этом смысле поставленный Генисаретским вопрос о переводе предложенных схем фукционирования власти в публично обсуждаемую повестку дня не такая уж нереалистичная вещь. Прежде всего, в отношении того, что подлежит перепониманию в свете ощущаемого кризиса власти и изживания аффективных иллюзий ею монструозности.

Валерий Подорога, со своей стороны, высказал мнение, что ситуация, когда через механизмы управления проявляется власть, представляет опасность для политического режима, и в нормальном обществе система управления не должна имитировать властные структуры. Власть это некоторое предельное условие, нарушающее отношения управления, и, применяя власть, мы лишаем управление того автоматизма согласия элементов, ради которого и оно и создавалось.

По мнению Александра Неклессы, категория власти охватывает все-таки более широкое пространство, будучи тесно связана с понятием свободы и неся в себе внутреннее разделение на власть легитимную ("удержание зла") и нелегитимную ("злотворчество"). К тому же, кроме политики, управления, государственных институций, в нее входят природные, культурные, мировоззренческие позиции и ограничения. В качестве примера, он привел исторический анекдот, повествующий о встрече двух исторических персонажей: Диогена и Александра Македонского. Первый отвергал над собой власть в любых ее формах: от политических и культурных установлений до естественных потребностей.

Здесь власть явно рассматривается в связке с понятием предельной свободы в понимании человека античного, т.е. ограничений социальных и природных, видящего, однако, истинный для него источник власти не в божественном пантеоне, но в неотвратимости судьбы, в роке. И в знаменитом ответе Диогена Александру фактически содержится утверждение, что тот "сидит в бочке". Но "бочка" эта по-своему даже более тесна, нежели деревянная бочка Диогена, поскольку система представлений о власти Александра Македонского лежит в экспансии его политических возможностей (т.е. господства над другими людьми). В то время как цель Диогена – власть над собственными естественными ограничениями в освобождении от господства традиций и в некоторой степени - от природного естества человека.

В христианском прочтении власти слышны уже новые обертоны: онтологическое ограничение власти человека над человеком, отсутствие власти людей над душой, признание благодати и любви как категорий превосходящих понятие власти, включая власть закона. И это уже не власть рока, скорее "власть обстоятельств" (ср. античного героя и Гамлета). Сама же власть же, наряду с богатством и чудом, по-прежнему является обоюдоострым мечем, могущим изуродовать человека, низвергнуть его в животное состояние (став, к примеру, составной частью "животного идеала" погубленного ею индивида).

В этой связи Подорога заметил, что демонстрация свободы в значительной мере зависит от власти — власть должна или карать, или преследовать. То же самое в отношениях между юродивым и царем: язык юродивого, по сути, есть перевернутый язык господина.

Далее профессор Подорога предложил к обсуждению следующую гипотезу. В словаре индоевропейских социальных институтов Бенвиниста есть термин "кудос", связанный с магией власти. Без кудоса, который Зевс предлагает на время определенного действия как некий дар, ни один греческий борец не может бросить точно копье, нанести удар и т.д. Нельзя ли предположить, что для полу-азиатских обществ, ориентированных на регрессию, существует такое место, в котором находится власть, и человек, приходящий туда, становится просто обладателем этого кудоса. Например, для других сообщества, властную функцию нельзя получить одному, она разделяется и возникает функция управления. Если же существует место, в которое можно прийти и получить всю власть, то институты управления не нужны.

Владимир Малахов напомнил об известном тезисе Клода Лефора, согласно которому "изобретение демократии" состоит в том, что место власти объявляется пустым. Никто не обладает изначальным правом это место занимать. Поэтому все претенденты на власть вынуждены проходить через неприятную процедуру выборов. У нас же сложилась ситуация, отрицающая саму сущность "демократического изобретения" – понятие (если не сказать – институт) преемника. Этот институт уже опробован в Азербайджане. К нему примериваются некоторые государства Средней Азии.

В этом, считает Александра Неклесса, можно видеть девиацию протекающего в мире процесса восстания элит, с которым связано отмирание прежнего мироустройства, прежнего цивилизационного каркаса, поддерживавшего модернизационные преобразования в культурно отличных от европейской среды пространствах. В том числе и формирование инфраструктуры демократии: в результате чего институции эпохи Модернити постепенно уходят в прошлое. Наиболее ярко это появляется в странах находящихся на ранних стадиях модернизации, когда попытки введения там регламентов демократии на деле приводят к неоархаизации социума.

Но еще больший исторический вызов представляет зарождение и развитие институций (пост)современного общества. Новая власть, будучи иной по отношению к своим прежним проекциям, остается во многом непознанной, анонимной, "немой" властью. Неклесса провел развернутую аналогию с сюжетом романа Кафки "Процесс", когда герой, лишенный возможности постичь иную (инаковую) логику противостоящих ему сил, оказывается не в состоянии ни выстроить систему коммуникации с ними, ни избежать их нарастающего воздействия, воспринимая сами силы как выходящие за пределы его понимания, не идущие на компромисс и потому с легкостью квалифицируемые как иррациональные. В то же время в романе "Замок" развитие темы коммуникации с иной властью приводит к более сложному сценарию взаимоотношений К. с ее источником. Наполняя пространство текста (жизни героя) зачатками прочтения иной семантики власти и соответственно намеками на возможность установления внятных для него отношений, автор переводит, таким образом, проблему в метафизическую плоскость коммуникации с "властью не от человеков", чьи принципы неподвластны линейной логике и соответствующим образом организованному разуму, модифицируемому, однако, в процессе данных отношений.

Что, кстати, вполне соотносится с переживаемом сейчас кризисом основ Модернити и сближает вскрытую проблематику нелинейных отношений героя с властью с (пост)современными теориями хаососложности и самоорганизующейся критичности. Немота внешней власти объясняется принципиальной инаковостью ее речи, а коммуникация с нею требует предельного напряжения, трансценденции прежних установлений и невесть откуда берущийся навык "различения язы’ков. Земная же власть в своих движениях нередко оказывается склонной имитировать многие проявления власти метафизической, если угодно – ее не вполне совпадающие и вполне не совпадающие между собой архетипы, превращая тем самым политическую ситуацию в непроходимый для простого смертного лабиринт. Подобная власть, превращаясь в святилище, причем в значительной мере независимо от своего изначального генезиса начинает требовать жертвоприношений.

В настоящее время, считает Александр Неклесса, в мир приходит новый Господин, который реализует систему власти в соответствии с новой технологией. И ее аппарат, судя по всему, имеет, либо претендует иметь собственную метафизику. Если в свое время христианская идея онтологического равенства дюдей (созданнных по образу и подобию Творца) привела к созданию европейского общества Нового времени, то новая метафизика, создающая в некотором пределе собственную систему мироустройства, может, по мнению Неклессы, привести к тотальному отрицанию свободы, когда у человека остается один неотчуждаемый ресурс — смерть. (Равно как и единственная потенциально неотчуждаемая собственность – душа.) На этой основе выстраивается социальная конструкция и складывается контрэлита, что мы и наблюдаем, правда, пока лишь в виде спорадических явлений наподобие террористов-самоубийц.

Иными словами, квазишахидизм не есть лишь следствие угнетения, но является радикальной сменой самоидентификации: это феномен возрастания людей контркультуры в неблагоприятной для них среде, людей которые отрицают маргинальное положение в русле амбициозных запросов (пост)современности, а не из-за необходимости удовлетворения каких-либо повседневных нужд. За подобными явлениями стоит не просто социальный протест, но зачатки новой культуры, которая и предлагает нам концепт власти нового Господина, как переворот культурной доминанты, выражающийся в верховенстве деструкции над конструкцией и приходе к власти соответствующим образом мотивированной контрэлиты. По мнению Александра Неклессы, эта проблема с течением времени может становиться все более актуальной, хотя в некоторых регионах она, возможно, уже сейчас выходит на поверхность.

Владимир Семенко обратил внимание на то, что упрощение власти характерно не только для России. Например, бомбежка Косова американцами представляет собой действие по модели господства, действие по праву сильного. Одна из целей этого, считает он, была не защита албанцев, а защита албанской наркомафии, которая отвечает за важнейший участок наркотрафика. В тоже время существует, на его взгляд, власть, которая не сводима к схеме: господство — подчинение. Это власть духовная. Примеры такой власти — Савонарола, Ганди. Несомненно, примером такой властью является и христианская модель власти. Так Христос отвечает Пилату, что "ты не имел бы надо мной власти, если бы не было дано тебе свыше". О том же свидетельствует и трихотомия раба, слуги и сына в Новом Завете.

Доцент кафедры философии Государственного института театрального искусства Георгий Дергачев продолжил тему рассуждением об осмыслении символа государственной власти — двуглавого орла, как единства власти сакральной, божественной и власти земной. Приведение в единство в современном мире этих двух принципов власти, как показывает практика, представляется ему утопией.

Возвращаясь к докладу и материалам к заседанию клуба, Леонид Поляков высказал мнение, что через представленные модели, через настаивание на принципиальном различении власти как таковой, вскрывая психосемиотическую природу субстанции власти, Подорога демонстрирует нам не что иное как источник самопознания власти. В этом смысле это замечательный опыт проговаривания в нашем пространстве власти о самой себе. И это крайне оптимистическая ситуация, потому что беда именно в том, что не общество не имеет языка говорения, а власть.

Поляков обратил также внимание на возникающий сегодня менеджериальный управленческий стиль, соотносящийся с отказом от персонификации. Появляется дискретность, связанная с проектом, т.е. власть перестает себя презентировать как безвременная тотальность. Однако не артикулирующая себя власть таит опасность для самой себя, поскольку такие переходы в управленческие модусы могут быть как бы случайными выпадениями.

Сотрудник Сектора аналитической антропологии Института философии РАН Денис Голобородько обратил внимание на то, что, вводя вслед за Леонидом Поляковым, фигуру молчащей власти, мы получаем структуру власти обратную той, которая была в свое время предложения Фуко. Согласно концепции последнего, молчат как раз те, по отношению к кому власть применяется, молчат те, у кого власти нет.

Отвечая на это замечание, Леонид Поляков указал на это расхождение со схемой Фуко как на очевидный пример того культурного разрыва, который надо учитывать, когда мы говорим о власти в России и о власти в Европе. Европеец озабочен в первую очередь проблемой субсидиарности, т.е. наделением каждого голосом. В этом просматривается способ защиты от вечной неуничтожимости власти как таковой, власти, уществующей на психосемиотическом уровне. В нашем же случае, считает Л. Поляков, актуальной является проблема говорения власти о себе, потому что мы сталкивается с более страшной традицией не молчания подвластных, а молчания власти.

Такая логика, однако, по мнению Игоря Чубарова является скандальной не только в том смысле, что мы разделяем Россию и Запад, но она скандальна и тем, что предполагает давать язык не каким-то конкретным людям, которые этой властью не обладают, являются ее жертвами, а самой власти. Можно ли разрешить таким образом, например, проблему тюремной или армейской ситуации в России? Решения этих проблем, считает И. Чубаров, скорее возможно через введения в эти зоны (в тюремную и армейскую) гражданских институтов, что, однако, их разрушает, поскольку ведет к уничтожению армии и тюрьмы как репрессивного института.

Сотрудница редакции "Новое литературное обозрение" Оксана Тимофеева отметила, что матричная структура "господин – раб" определенно нуждается в некоем "универсализующем метанарративе". Иначе говоря, если мы допускаем, что власть молчит, то интеллектуал со своей bigstory должен ее озвучивать, скажем, сочиняя легенду. Так, Гегель, к примеру, озвучивает Наполеона (о чем пишет Кожев).

В результате отношения господина и раба вовлекаются философом в русло исторического процесса. Валерий Подорога в своем подходе совершает, однако, изъятие обсуждаемой им конструкции из поддерживающего ее метанарратива, тем самым, ослабляя, редуцируя ее. Естественно, что в качестве реакции на сужение пространства дискурса появляется мотивация снятия схематизма за счет введения иных метанарративов, фактически любого (порою произвольного) формата. В том числе, прибегая к конструктам наподобие "легитимности", "харизматичности", "метафизики" (понимаемой подчас чисто по-русски, т.е. "в поэтическом смысле"), уравновешивая обнаруживаемую "наготу схем" сакрализацией власти.

В итоге выстраивается своеобразный мини-рынок словесной продукции, на котором власти предлагаются различные типы дискурсов, равно как способов их трансляции. В свою очередь аналитический подход "упаковывает" дискурс в привычную времени оболочку, вычленяя при этом узко специфическое содержание того или иного концепта из подобного метафизического "хора".

В последующей дискуссии приняли участие так же редактор телепрограммы "Образ будущего" Петр Гордин и военнослужащий Мирон Боргулев.

На заседании также присутствовали Владимир Аршинов, заведующий Сектором философских проблем междисциплинарных исследований Института философии РАН, Александр Давыдов, начальник Отдела стратегического анализа Совета Федерации ФС РФ, Тимур Земский, аспирант Института философии РАН, Валентин Куклев, консультант Международного общественного фонда "Экспериментальный творческий центр", Владимир Лепский, главный редактор журнала "Рефлексивные процессы и управление", Любава Морева, главный редактор альманаха "Селенциум", программный специалист ЮНЕСКО по культурному наследию, Андрей Парамонов, редактор сайта "Бунич.ру", Алексей Пензин, соредактор газеты "Что делать?"

Заседание Клуба "Красная площадь" завершилось фуршетом, во время которого продолжалось обсуждение, затронутых в ходе заседания проблем.