Александр Неклесса

Из стенограммы совещания «РОССИЯ В XXI ВЕКЕ. СТРАТЕГИЯ РАЗВИТИЯ», проведенного в аппарате Совета обороны РФ по проблемам концептуальных основ военной доктрины Российской Федерации, Москва, 11 декабря 1997 г.

С.В.КОРТУНОВ: Хочу напомнить тему нашего совещания: "Россия в ХХI веке. Стратегия развития". Оно проводится в рамках подготовки целого ряда концептуальных документов в Совете обороны, в том числе новой военной доктрины, концепции военной реформы, военного строительства и других документов, которые требуют прогноза развития событий в ХХI веке. Без такого прогноза, достаточно долгосрочного, как мне представляется, создать квалифицированные документы просто невозможно.

С учетом состава нашей аудитории, я бы предложил построить нашу работу следующим образом, имея в виду, идти от обсуждения более общих вопросов к более частным и конкретным.

Первый блок вопросов у нас будет касаться глобальных тенденций ХХI века и глобальной стратегии России. По этому вопросу мы пригласили выступить Алексея Викторовича Шестопала.

Второй блок связан с научно-технической и научно-технологической парадигмой развития России. Здесь слово хотел бы дать Александру Ивановичу Неклессе.

Третий блок вопросов касается технологического облика России в ХХI веке. Во всяком случае, той идеальной модели технологического развития, которую мы хотели бы видеть для России в следующем столетии. По этой теме выступает Федосов Евгений Александрович и Меньшиков Александр Владимирович.

И, наконец, еще более конкретный блок вопросов. Он будет касаться военно-технических аспектов развития России. Здесь слово - Кожокину Евгению Михайловичу и Модестову Сергею Александровичу.

А.И.НЕКЛЕССА: Что можно сказать о положении России в новом, кардинально изменившемся контексте, о ее грядущей идентичности? Какую стратегию поведения следовало бы счесть для нее оптимальной в условиях наметившегося геоэкономического размежевания планеты? И, пожалуй, самое главное: какой могла бы стать суть “российского проекта” в современном мире?

Привычная индустриальная модель развития страны - тем более выстраиваемая формально, без учета геоэкономической специфики северо-евразийского региона, предусматривающая, к примеру, поддержание полного диапазона промышленного производства - судя по всему, оказывается все менее реальной. В условиях открытого национального рынка (и тем более планируемого вступления России в ВТО) подобная политика, несмотря на все ухищрения, вряд ли в принципе окажется перспективной, а соответствующая экономическая практика - конкурентноспособной. Хотя бы в силу простых географических причин: северного и внутриконтинентального положения государства Российского, к тому же в результате известных событий как бы дополнительно отодвинутого на северо-восток и лишенного значительной части судоходной береговой линии. Данные, достаточно серьезные обстоятельства определяют в конечном итоге неизбежно высокий уровень затрат и по основным фондам, и на содержание рабочей силы (даже в условиях ее низкой оплаты), а также накладных расходов и себестоимости товарооборота (учитывая, например, неизбежный в ряде ситуаций межгосударственный транзит к морю). А кроме того - повышенную энергоемкость производства и социального сектора, ряд сложностей, связанных с поддержанием в должном состоянии промышленной и транспортной инфраструктуры, и т.п.

Другое направление привычной хозяйственной ориентации - ресурсно-сырьевое - своего рода “палочка-выручалочка” России. Эта все более актуальная де-факто схема вхождения российской экономики в глобальный рынок, очевидно, не слишком выигрышная позиция для страны, пока еще претендующей на статус великой державы, но зато достаточно действенное подспорье. Однако когда подспорье оказывается “паровозом” всей национальной экономики, более того - фактической сутью новой экспортноориентированной экономической модели, положение России в системе властных координат современного мира конечно же претерпевает заметные изменения... Впрочем, по достаточно широкому спектру причин - во многом аналогичным вышеперечисленным: от той же высокой себестоимости, до наличия серьезных естественных конкурентов - данное направление деятельности вряд ли к тому же сможет долгое время оставаться высокорентабельным. (Тем более, что подобная практика, несмотря на весь свой колоссальный объем, в сущности так и не обзавелась соответствующей стратегией.) Возможно, мы имеем дело с определенной толикой “ресурсных иллюзий”. Резервы наращивания и даже поддержания достигнутого уровня сырьевого экспорта (за исключением газа) на самом деле в ряде случаев близки к исчерпанию. Что касается руд и минералов, то следует иметь в виду что современная Россия уже не располагает всей их гаммой: нет практически запасов марганцевых руд, недостаточно хромовых, не удовлетворяется собственной добычей потребность в титане, свинце, цинке, ртути, серебре, уране... Промышленная база цветной металлургии существует во многом за счет толлинга. В нефтяной промышленности положение также двусмысленно: сейчас разрабатываются порядка 70% разведанных месторождений, причем их суммарная выработанность превысила 50%, т.е. они находится в стадии падающей добычи. Здесь велика изношенность фондов, и через некоторое время может начаться “период катастроф” (наподобие ситуации, уже проявившей себя в угольной отрасли).

Торговля природными ресурсами, кроме всего прочего, - это еще и достаточно пассивная геоэкономическая ниша, чрезвычайно чувствительная к положению страны в мировом сообществе, к динамичной ситуации на мировом рынке, к действующим там (и становящимися все более изощренными) правилам игры. А следовательно - и к разнообразным формам воздействия извне. Данный вид хозяйственной практики вполне уязвим, например, даже для мягкого, скажем так, “рыночного эмбарго”, осуществляемого на основе интенсивной, форсированной конкуренции. Не говоря уже о многоходовых комбинациях и широкомасштабных стратегических замыслах, связанных с долгосрочной реконфигурацией глобального “шахматного поля”. Статус же России в формирующемся “постсовременном” мире пока по-прежнему остается весьма неясным и достаточно нелестным…

На какой же тогда основе Россия может и должна строить свою долгосрочную стратегию развития в мире XXI века? В чем ее главный, структурообразующий фактор, выстраивающий внутреннюю логику самоподдерживающегося и развивающегося хозяйственного организма (а не просто инволюционно проедающего имеющийся в наличии потенциал бюджетообразующих отраслей). Фактор, определяющий в конечном итоге глубинные хозяйственные особенности и фундаментальные преимущества? Ведь экономическая деятельность - это не простая совокупность производственных и торгово-финансовых операций (как океан не является просто большой ямой наполненной водой). Всякое региональное “большое пространство” - живой и сложный организм, имеющий собственный оригинальный код развития, собственный набор специфических преимуществ и недостатков, в соответствии с которым и организуются, соразмеряются остальные виды деятельности.

Очевидно одно - простого ответа тут не предвидится. Приходится констатировать, что страна на пороге третьего тысячелетия находится на серьезном стратегическом распутье. Ведь само по себе макроэкономическое содержание реформ, реализуемое вне интегрирующего геоэкономического вектора, есть по большому счету не что иное как перманентная суетливая тактика. Иначе говоря, это - экономистическая “дурная бесконечность”, лишенная исторического смысла и ведущая в никуда… Впрочем, испытания последних лет, кажется, не проходят совсем уж даром. Долгий промышленный спад, хрупкость и болезненность новорожденного хозяйственного организма, крах сырьевых иллюзий - все это порождало сначала некоторое недоумение, затем смутное беспокойство и, наконец, - ощущение какой-то если и не фатальной, то достаточно серьезной ошибки, скрытой в самой логике реформ. Медленно, но верно внимание и общества, и элиты концентрируется вокруг вопроса о долгосрочных ориентирах положения страны в современном мире. Равно как и долгосрочных перспективах ее внутреннего развития.

Тема российской геоэкономической специфики, начинает осознаваться как актуальнейший императив современности, фактически предопределяющий место России в новой системе мировых координат XXI века. (О необходимости “перехода на геоэкономическую... модель внешнеэкономических связей”, кстати, говорилось еще в послании “О национальной безопасности” Президента РФ Федеральному Собранию от 13 июня 1996 г.)

Ответы на столь судьбоносный для страны вопрос естественно весьма разняться. Кто-то считает, что российская “точка опоры” - это, повторюсь, ее богатейшие природные ископаемые. Кто-то подчеркивает значение ресурсов экологических, всего биосферного потенциала бескрайних территорий крупнейшего по площади государства планеты. Кто-то указывает на уникальное положение страны на стыке цивилизаций, а соответственно и на редкостные транспортно-коммуникационные, инфраструктурные возможности… Во всех этих построениях есть, конечно же, свой резон. Но хотелось бы привлечь внимание к еще одному богатейшему ресурсу России, являющемуся, как мне кажется, ее особенным богатством.

Предлагаемый вариант ответа для многих, предвижу, в той или иной степени является неожиданностью. Основной, базовый фермент хозяйственной реальности страны - это неформальная, творческая мысль. Видимо именно здесь таится и своеобразие российского гения, и глубинная особенность национальной экономики. Действительно, в XX веке данная ее специфика - хотя и проэксплуатированная весьма однобоко - обеспечила, например, существование в России-СССР феномена современного ВПК, реализовав в полуфеодальной стране ряд высокотехнологичных проектов (ядерная энергетика, космонавтика, авиастроение, специальная металлургия и т.п.). Можно было бы привести еще ряд аргументов в подтверждение тезиса об инновационном и интеллектуальном потенциале страны, специфической творческой среде, образовательном и культурном уровне населения как перспективном, системообразующем ресурсе российского общества, его козырной карте в разворачивающейся глобальной геоэкономической игре.

Нынешняя историческая развилка судьбы России фактически выражена в вопросе: в каком направлении будет сегодня развиваться ее творческий гений? Дело в том, что фундаментальная специфика, о которой здесь идет речь, может быть реализована как бы в двух регистрах.

Суждено ли России стать “большим пространством” мировой криминальной экономики с ее по-своему высокоэффективными и, безусловно, высокодоходными технологиями? Ведь если мы внимательно и беспристрастно приглядимся в чем же глубинный код, “хитрая механика” неокриминальной и околокриминальной экономики, которая успешно развивается в России, то с некоторым изумлением убедимся, что это, в сущности, крайне извращенная, аморальная форма экономики инновационной, реализованная в соответствующей исторической среде демодернизации.

Тема последовательной и масштабной криминализации России в постсоветский период, взрывоопасного синтеза нормативного вакуума и правового нигилизма, аморальной власти и специфической пассионарной субкультуры требует отдельного и серьезного рассмотрения. К примеру, сама гипотетическая вероятность появления в мире тотально коррумпированного и тем более криминализированного государства, обладающего к тому же ядерным оружием, несмотря на всю свою политическую конъюнктурность, очерчивает контур совершенно новой глобальной ситуации… Сейчас же только отмечу, что в настоящее время на российских просторах форсированными темпами реально складывается непростой геоэкономический феномен “трофейной экономики”, вполне однако вписывающийся в глобальный контур параэкономики Глубокого Юга, созвучный ей.

Причем, феномен российского неокриминального синтеза по-своему вполне конкурентоспособен. И что интересно: конкурентоспособен он не только на внутреннем рынке, но и во внешнем мире, все более балансирующем, по мнению части аналитиков, на грани постмодернизационого срыва. Уже сейчас пристальное внимание центров стратегического планирования вызывают сценарии форсированного, скачкообразного развития разнообразных деструктивных процессов, слабо поддающихся коррекции и управлению. И, в частности, перспективы и потенциальные возможности постсоветского “большого пространства” занять лидирующие позиции в соответствующей сфере деятельности, взяв под свой контроль, интегрировав определенные виды специфической псевдоэкономической практики многочисленных разрозненных очагов Глубокого Юга. Более того. Новая социальная среда, формирующаяся в условиях нарастающей цивилизационной коррупции, имеет некоторые шансы со временем (и при определенных драматичных обстоятельствах) занять если не лидирующие позиции, то гораздо более заметное место в дестабилизированном мировом контексте…

Или все-таки подобные построения - лишь мрачный мираж, политически ангажированные «страшилки», и на практике реализуется другая историческая альтернатива: в России будет найден путь переориентировать творческий, интеллектуальный потенциал общества в конструктивное русло, остановив его дальнейшее оскудение и моральную деградацию?

Хочется верить, что если умело и энергично применить политическую волю, то, несмотря на понесенные потери и во многом упущенное время, все еще возможна позитивная реализация конструктивного “российского проекта”: геоэкономической концепции развития общества Северной Евразии, учитывающей своеобразие данного “большого пространства” и предусматривающей создание в России инновационной индустрии нового типа (включающей в себя в качестве составной части кардинально реформированный ВПК).

Стратегия “российского проекта” нацелена на планомерное и последовательное выстраивание устойчивого режима наибольшего благоприятствования для производства разнообразных, множащихся форм интеллектуального продукта (причем в весьма значительной степени вне рамок его серийного, промышленного освоения), на придание приоритетного характера сохранению и развитию оригинальной научной, культурной среды России, самого творческого духа российского общества. Полем деятельности здесь является все более дающая о себе знать потребность мирового сообщества в качественном прорыве глобальной инновационной ситуации, характеризующейся сейчас определенным творческим застоем (особенно заметным на фоне осознанной заинтересованности крупных хозяйственных субъектов в создании нескольких сот новых технологий в различных областях производства). Фундаментальная же наука - в разительном контрасте с расхожими стереотипами бурного научно-технического прогресса - сейчас определенно переживает кризис, хотя созданный ранее «задел» позволяет до сегодняшнего дня снимать своеобразную инновационную ренту с прошлых прорывных достижений, умело оптимизируя их следствия. При этом рыночные параметры торговли современными технологиями продолжают возрастать. (Ожидается, что к 2000 году оборот капитала только в сфере экологически ориентированных технологий составит примерно 500 млрд. долларов.)

Непростое положение, складывающееся в области интеллектуального производства, может таким образом стимулировать плодотворное международное сотрудничество, например, в форме крупных транснациональных проектов, где на долю России приходилась бы их инновационная составляющая. В перспективе же подобное сотрудничество способно привести к постепенному формированию специфического глобального инновационного рынка (наряду с уже существующим рынком технологическим), расширению и определенной трансформации понятия интеллектуальной собственности, изменению ее правового диапазона, развитию соответствующей нормативной базы и т.п. Но уже сейчас, повторюсь, необходимо планомерное выстраивание режима наибольшего благоприятствования для полнокровного функционирования соответствующей отрасли российской экономики (в целом пребывающей в состоянии разброда и хаоса). А также создание соответствующего “политического русла” для становления масштабного и максимально диверсифицированного инновационного производства на национальном уровне.

Во-вторых, данная стратегия предполагает целенаправленную политику эффективного взаимодействия России со стремительно развивающейся глобальной информационной индустрией, масштабное вовлечение в процесс имеющийся в стране высокообразованный (и нередко нестандартно мыслящий) кадровый потенциал, способный действовать в сложноорганизованной и быстро меняющейся среде. Реализация стратегии может обеспечить не только активное и устойчивое присутствие российской экономики в контексте информационного сообщества, но и сохранение (и развитие) основного стратегического ресурса России - ее “человеческого капитала”: интеллектуальной элиты, всего широкого социального слоя образованных граждан и интеллигенции, востребованных реальностью постиндустриального мира, но оставшихся за бортом нынешней системы реформ.

В-третьих, необходимо уделить самое пристальное внимание феномену развития индивидуальной деятельности в глобальном креативном пространстве: свободному творчеству в областях науки, культуры и искусств. На наших глазах происходит интенсивное становление этой быстро растущей отрасли постиндустриального производства (не сводимой однако к информатике). Следует предусмотреть возможность обозначить заметные позиции России в данном процессе, обеспечив прямую поддержку тенденций массового производства в данной сфере. При этом следует иметь в виду, что массовое производство объектов культурно-информационного характера - нередко носящее в современной постиндустриальной среде индивидуальный характер (своего рода “интеллектуальное ремесленничество” или феномен manterprizer) - не обязательно является синонимом массовой культуры.

Наконец, реализация “российского проекта” предполагает также проведение комплексной и масштабной научно-технологической конверсии военно-промышленного комплекса, предусматривающей - при резком сокращении промышленного производства в стране - сохранение его квинтэссенции: научно-технологической базы, а также отдельных, критически важных и приоритетных для обороны и экономики страны производств, обладающих к тому же в ряде случаев солидным экспортным потенциалом.

Структурной единицей новой отрасли - научно-технологического (или научно-технического) комплекса - НТК, могли бы в ряде случаев стать финансово-технологические группы (ФТГ). Подобные констелляции мыслятся, прежде всего, как “гроздья”, состоящие из некоторого числа небольших венчурных фирм, создаваемых на основе лабораторий, КБ или сложившихся за последние годы формальных и неформальных исследовательских коллективов (вплоть до микроуровня). Концентрируясь, “роясь” вокруг производственной базы того или иного номерного предприятия, они способны переориентировать его на перманентное диверсифицированное производство различных опытных образцов и других уникальных изделий, обеспечив со временем комплексную загрузку производственных мощностей (т.е. превратить данное предприятие в своего рода современный аналог “МТС”). Включали бы подобные ФТГ также профильный инвестиционный банк.

Потребуется, кроме того, умная организация весьма специфического экспорта всего спектра продукции интеллектуальной экономики (наряду с традиционным экспортом сырья и изделий), что создаст прямые предпосылки для активного соучастия России в формировании и структурировании глобального интеллектуального и инновационного рынка самого широкого диапазона.

Творческий ресурс, понятый как структурообразующее начало российской экономики, мог бы послужить своего рода геномом, точкой опоры для организации индустриальной цепочки, от ресурса мысли до производства разнообразных уникальных объектов и опытных образцов (включая технически сверхсложные изделия, наподобие космических аппаратов), возрождения на новой основе феномена “интеллектуальных полигонов”: наукоградов, академгородков и т.п. А далее, в перспективе, - и возможно во взаимодействии с другими мировыми регионами - постепенного перехода к селективному серийному производству высокоинтеллектуальной и гипернаукоемкой продукции разнообразного спектра, как военного, так и гражданского назначения. Кроме того, развитие интеллектуальной экономики стимулирует последовательное становление специфической инфраструктуры, многообразной комплексной индустрии, обслуживающей ее потребности. Равно как и соразмерное выстраивание вокруг обозначенной сердцевины остальных видов экономической и социальной деятельности.

Инновационная среда явилась бы питательным бульоном также для ряда других форм творческой, интеллектуальной активности, включая различные образовательные структуры, системы перманентного повышения квалификации и переподготовки кадров, разнообразные виды искусств, иные постиндустриальные реалии и технологии.

В подобном, целенаправленно организуемом контексте обретается долгосрочная перспектива устойчивого положения России. Здесь же - исторический шанс на обновление социального контракта между властью и народом, на поддержку национальной стратегии достаточно различными и в то же время широкими слоями населения, на появление спасительного второго дыхания экономики к критическому моменту пика долгового кризиса, а также истощения наиболее удобных месторождений основных природных ресурсов. И параллельно - весьма вероятному началу функционирования в Южной Евразии XXI века конкурентной сети нефтегазовых, энергетических и транспортных коммуникаций, стратегического рубежа нового цивилизационного пространства, альтернативного российскому.

Умело реализуя “российский проект”, проводя данную геоэкономическую стратегию в жизнь, можно целенаправленно влиять на спектр партнеров и конкурентов, врагов и союзников России в современном мире, эффективно менять сложившуюся в прежней системе координат типологию ее связей. Формирование творческого Гипер-Севера как исторической альтернативы человечества виртуальному Квази-Северу финансовых сетей и технологий открывает горизонты действительного, а не декларативного стратегического сотрудничества России как с неоиндустриальным пространством Большого тихоокеанского кольца, так и с высокоиндустриальной экономикой Запада. (Столкнувшейся, кстати сказать, с массовым оттоком собственных интеллектуальных ресурсов в сферу информатики и финансов, что привело к парадоксальнейшему, на первый взгляд, явлению - серьезному замедлению фундаментального научного и научно-технического прогресса на пороге XXI века).

В результате происходит иное, нежели фатально утверждающееся, прочтение будущего геополитического и геоэкономического размежевания на планете; видится иной, нежели структурная адаптация, источник идей и схем участия России в мировом разделении труда; закладывается иная, чем современное асимметричное партнерство, основа долговременных взаимоотношений регионов в ХХI веке.

Конечно, многие положения проекта звучат сегодня, в атмосфере чуть ли не тотального национального пессимизма едва ли не как утопия. Что и говорить, воплощение “российского проекта” в современных условиях - непростая, нелегкая задача. Более того, реализация подобной концепции - наряду с обретением стратегических союзников, - вероятнее всего столкнется и с целенаправленным ей противодействием. Конец ХХ века уже, кажется, опалил нас отблесками грядущих масштабных пертурбаций и геоэкономических войн. Но, как становиться все более ясно, легких путей у России сейчас нет, да и когда они были? Политики, тем более находящиеся у руля власти, обязаны верно определять и по мере сил реализовывать перспективное направление движения, очерчивая таким образом плодотворное, результативное поле деятельности для общества. В бурные времена - в особенности. В этом их историческая ответственность, миссия и нелегкий крест. Предлагаемая концепция развития России, со всеми неизбежными при ее осуществлении срывами и нелепостями, все же намечает устойчивый и позитивный вектор поступательного движения российского общества в новом, формирующимся на наших глазах универсуме, сообразуясь с геоэкономической логикой современного мира и глубинной национальной спецификой.