Rambler's Top100

ИНТЕЛРОС

Интеллектуальная Россия

INTELROS.RU

Intellectual Russia


Александр Неклесса

 

Реквием XX веку*

 

О чудо… Сколько вижу я красивых созданий!

Как прекрасен род людской…

О дивный новый мир, где обитают такие люди.

Шекспир «Буря»

 

Как-то еще в начале 90-х годов оказался я в Стэнфордском университете. Это было время, когда над планетой занималось утро нового мира, когда помыслы и чувства людей бурлили в предвосхищении смены миропорядка, открывшейся возможности, не дожидаясь конца века, заглянуть по ту сторону кулис истории. И вот тогда-то, гуляя ранним, светлым утром по кампусу, набрел я на удивительную скульптурную группу, созданную Роденом, в которой присутствовал и знакомый Мыслитель, правда, в несколько иных пропорциях и своеобразном окружении. Однако нечто странное, даже тревожное чувствовалось в этом на редкость впечатляющем творении мастера. Центром ансамбля было, впрочем, другое изваяние – огромные медные двери, притягивавшие взоры остальных скульптурных персонажей, да и не только них. Как порой в сновидении знакомые лица могут обернуться кем-то или чем-то еще, так и Мыслитель Родена оказался совсем иным персонажем, нежели его сложившийся в общественном сознании устойчивый, знаковый образ. Скульптурная композиция, выстроенная на площадке калифорнийского кампуса в полном соответствии с замыслом вдохновенного творца, являла собой то самое, сакраментальное: «Оставь надежду, всяк сюда входящий…». Но вовсе не Данта изображал при этом сидящий у притворенных врат «Мыслитель»…

 

МИР ПОСТМОДЕРНА ЛОМАЕТ ГОРИЗОНТ ИСТОРИИ

 

Не имея возможности направиться в высшие сферы,

я двинулся к Ахеронту.

Вергилий

Мир XX века заставляет нас вспомнить смутные и баснословные времена переселения народов, лежащие в основании современной цивилизации. Исходный рубеж нынешнего столетия был схожим образом ознаменован волнами массовой миграции миллионов людей, зримо подтвердив обретенную власть над земными просторами. Теперь же век завершается, демонстрируя неведомые ранее возможности мгновенного «перемещения событий», глобального информационного мониторинга, прямой и действенной проекции властных решений практически в любой регион Земли, обеспечивая единство рода человеческого уже не только в пространстве, но и в реальном времени. К тому же многие угрозы и вызовы, вставшие в полный рост на пороге третьего миллениума от Рождества Христова, также носят глобальный характер.

Возможно, однако, что сближение отдаленных по времени эпох содержит в себе нечто большее, чем просто внешнюю аналогию. На пороге XXI века, как и две тысячи лет назад, мир пребывает в состоянии нарастающей культурной растерянности. Социальный бульон, бурлящий на планете, явно готов породить на свет некий могучий организм – новое мироустройство, начав с чистого листа летопись всемирной истории. Пружина и сама логика траектории уходящего века – исчерпание исторического пространства эпохи Модернити, фатальный кризис ее цивилизационной модели. Нестабильность, изменчивость социального калейдоскопа парадоксальным образом становится наиболее устойчивой характеристикой современности. Происходит интенсивная трансформация общественных институтов, изменение всей социальной, культурной среды обитания человека и параллельно – его взглядов на смысл и цели бытия.

 

1.

Новая мировая ситуация, ее открывающиеся горизонты и глубины несомненно стимулировали интенсивное развитие общественных наук, проведение многочисленных и разнообразных социальных исследований на протяжении практически всего уходящего столетия.

Начало современного этапа дискуссий, в немалой степени подкрепленных энергией информационного взрыва, можно, пожалуй, датировать периодом пятидесятых годов. В то десятилетие в мире, очнувшемся от шока II мировой войны и вовлеченном в стремительную круговерть социальных перемен, практически одновременно возникает разговор об окончании периода Нового времени (Р. Гвардини, 1954 [i]), закладывается фундаментальное основание для кардинальной переоценки складывающегося мироустройства – в виде концепции социального Постмодерна (П. Дракер, 1957, а ранее – А. Тойнби, 1939, 1947 [ii]), развертываются дебаты о выходе на политическую арену современного аналога исторического «третьего сословия» - Третьего мира (А. Сови, 1952 [iii]). Вскоре, в результате Бандунгской конференции понимание Третьего мира, заметно обновляется, и он воспринимается теперь уже как своего рода «третья сила» на планете (Ж. Баландье, 1955). На этой основе создается Движение неприсоединения, утвердившееся затем на конференции в Белграде (1961). Растет интерес к альтернативным социальным моделям и темпам развития стран коммунистического лагеря (феномен «спутника», 1957). Для оценки происходящих перемен, значимого на них воздействия в середине пятидесятых годов формируется такой влиятельный ареопаг североатлантической элиты, как Бильдербергский клуб (1954).

Постепенно кристаллизуются интеллектуальные концепты, связанные с осмыслением новой реальности, меняется сам язык, семантика социального анализа и прогноза. Возникает деполитизированная модель индустриального общества (Ж. Фурастье, Р. Арон, У. Ростоу [iv]) или посткапиталистического (Р. Дарендорф, 1959), обосновывающая как догоняющую стратегию развития, модернизацию [v] для стран Третьего мира, так и политологические схемы конвергенции для индустриально развитых государств (П. Сорокин, Я. Тинберген, Х. Шельский, О. Флейтхейм). Появляется формула нового индустриального общества (Дж. Гелбрайт, 1967[vi]). Наконец, вводится в обиход оказавшийся крайне перспективным тезис о грядущем постиндустриальном обществе (Д. Рисмен, 1958, Дж. Белл, 1967 [vii]). Все эти социальные мелодии и напевы быстро подхватываются и активно аранжируются, «оркеструются» в последующие десятилетия.

На рубеже 60-70-х годов существенное преимущественно получают идеи и построения, оценивающие распахнувшуюся историческую перспективу как провозвестие нового, постиндустриального мира (Дж. Белл, 1973, А. Турен, 1969 [viii]), перерастающие в параллельные модели информационного общества (М. Маклюен, Е. Масуда, Дж. Несбит [ix]) или общества услуг (Ж. Фурастье, А. Кинг и Б. Шнайдер). Предпринимаются энергичные попытки утвердить оценку ситуации и в категориях постмодерна (А. Этциони, 1968 и К. Райт Милс, 1970, Ж. Бодрийар, 1970, а затем Ф. Лиотар и др. [x]). Теория модернизации эволюционирует в направлении концепции зависимого развития, рождая понятие «периферийного капитализма» (Р. Пребиш, Ф. Кардозо, Т. Дос Сантос). Формируется мир-системный подход к анализу развития мира (Ф. Бродель, И. Валлерстайн, 1974). [xi] Параллельно разгораются дискуссии о дальних горизонтах цивилизации, об императиве смены стратегий развития как индустриального, так и Третьего мира, о глобальных проблемах, стоящих перед человечеством, о многополярной структуре политического космоса, о необходимости введения в мировую политику принципов Real-politik, а затем – несмотря на Вьетнам и Чехословакию – разрядки и элементов нового международного экономического порядка. Тогда же возникает разговор о пересмотре всей конструкции существовавшего мироустройства, впервые отчетливо прозвучавший, пожалуй, на IV Генеральной Ассамблее Всемирного Совета Церквей (Швеция, 1967).

Необходимость «искать пути понимания нового мира со множеством до сих пор скрытых граней, а также познать сквозь дымку неуверенности, как управлять новым миром» приводит к созданию целого ряда интеллектуальных центров и международных неправительственных организаций, среди которых в начале 70-х годов (после публикации инициированного им коллективного прогностического исследования «Пределы роста» [xii]) особое внимание привлекает Римский клуб (1968), созданный во многом благодаря подвижническим усилиям Аурелио Печчеи и Александра Кинга. [xiii]

Одновременно на основе «Нобелевского симпозиума» формируется Международная федерация институтов перспективных исследований (IFIAS, 1972), а в результате сложных и продолжительных переговоров по линии «Запад-Восток» (в которых принимали участие такие значимые фигуры, как М. Банди и А.Н. Косыгин) создается междисциплинарный Международный институт прикладного системного анализа (IIASA, 1972), в чьей деятельности участвуют ученые противостоящих политических блоков. Подобный же характер носил и Международный Совет по новым инициативам в сотрудничестве между Востоком и Западом (Венский Совет).

В рамках процесса детанта начинаются переговоры по безопасности и сотрудничеству в Европе, приведшие в 1975 году к подписанию Хельсинских соглашений, успешно завершаются переговоры по Договору о системах противоракетной обороны (1972) и начинается длительный период промежуточных договоренностей о контроле над стратегическими и наступательными вооружениями. США терпят чувствительное поражение во Вьетнаме (1973). Появляется на свет Трехсторонняя комиссия, объединившая влиятельных лиц, перспективных политиков и ведущих интеллектуалов США, Европы, Японии (1973).

В эти годы Збигнев Бжезинский одним из первых выдвигает в качестве непосредственной стратегической цели, к которой должен стремиться Запад, тезис о создании системы глобального планирования и долгосрочного перераспределения мировых ресурсов. [xiv] Новые ориентиры развития (изложенные им в работе «Между двумя эпохами», впервые опубликованной в 1970 г., а частично, начиная уже с 1968 г.) – это, во-первых, происходящая замена в обществе демократии господством элиты. [xv] Во вторых, - формирование специфической наднациональной власти, однако, не на путях объединения всех наций в единое сверхгосударство, но в результате сплочения ведущих индустриально развитых стран, создания элитарного клуба ведущих государств мира. [xvi] В результате возникает реальная возможность того, что в мире появится и «нечто, граничащее с глобальной налоговой системой». [xvii]

В целом же рубеж 60-70-х годов был охарактеризован рядом исследователей как «вступление в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории» (З. Бжезинский) или даже как «великий перелом» (Р. Диес-Хохлайтнер).

*      *      *

Новизна и радикальность происходящих на планете в 70-80-е годы перемен стимулировали интенсивные дискуссии о характере и образе возникающей реальности. В социальной философии и стратегическом планировании неожиданно стал ощущаться заметный концептуальный вакуум, связанный с определенным дефицитом ценностных ориентиров, которые устояли бы под натиском времени. Не исключено, что ряд серьезных политических и экономических просчетов был допущен именно из-за неверного, скоропалительного прочтения социальных карт наступающей эпохи.

Подобная ситуация естественно усиливала интерес к эффективному стратегическому прогнозу и анализу, еще больше повышала роль общественных наук, являясь не только социальным, но также интеллектуальным вызовом эпохи (не говоря уже о его духовном содержании). Однако, вопреки ожиданиям, теоретическая мысль продемонстрировала изрядную растерянность и неадекватность требованиям времени, упустив из поля зрения нечто качественно важное, определившее, в конечном счете, реальный ход событий. И тому были свои веские причины.

На протяжении десятилетий общественные науки (а равно и стратегический анализ, прогноз, планирование в этой сфере) разделились как бы на два русла. Интеллектуальная деятельность коммунистического Востока, отмеченная печатью явного утопизма, оказалась в прокрустовом ложе догмы и конъюнктуры (прикрытом к тому же пеленой расхожей мифологии и лишенных реального содержания лозунгов), а, следовательно, неготовой к неординарному вызову времени. Но ведь и западная социальная наука, особенно североамериканская футурология, связанная в те годы с именами Дэниела Белла и Маршалла Маклюена, Германа Кана и Олвина Тоффлера, Джона Несбита и Френсиса Фукуямы, также в значительной степени пребывала в плену стереотипов постиндустриальной политкорректности, обобщенных в образах эгалитарной глобальной деревни и благостного, либерального конца истории.

Впрочем, все эти иллюзии и клише имели единое фундаментальное основание: в сущности, они являлись двумя вариантами единой идеологии Нового времени, базируясь на ее ценностных установках и парадигме прогресса. Но так уж сложилось – именно этот фундамент и подвергся существенному испытанию на прочность в последующее десятилетие, именно данная концептуалистика и пережила в конце ХХ века серьезный кризис. В то же время в недрах европейской, по преимуществу, социологии уже в тот период назревал серьезный поворот, связанный с критической оценкой самих начал современного общества, переходом к анализу новой реальности как самостоятельного исторического периода, эры социального Постмодерна. И, что отнюдь не то же самое, - к ее рассмотрению с позиций философии и культурологии постмодернизма.

Наметившееся к 90-м годам смещение акцентов, конечно же, не означало, что скептицизм в отношении ключевых сценариев развития постиндустриального мира не высказывался и раньше. Правда обширная, но зачастую чрезвычайно конъюнктурная критика постиндустриализма в странах «реального социализма» в значительной мере осталась «вещью в себе». Теперь, однако, все большее понимание встречает пессимистический взгляд на глобальную ситуацию, нередко свойственный политикам и ученым из Третьего мира.[xviii] Пристальный интерес вызывают также идеи восточноазиатского стратегического анализа и планирования.[xix] Со смешанным чувством, но и с неожиданным интересом перечитываются работы прошлых лет, связанные с альтернативными направлениями западной социальной мысли, например, опыт критического анализа постиндустриализма «новыми правыми», взгляды ряда европейских социальных философов и футурологов, к примеру авторов, поднимавших тему грядущего «нового средневековья», либо неординарные концепции таких несхожих исследователей, как Наум Хомски или Линдон Ляруш. Либо даже некоторые предвидения авторов «контркультурного» направления (работы Пола Рассела, Уиллиса Хармана, Мерелин Фергюсон[xx]), исследователей контркультурной перспективы (Теодор Роззак[xxi]) и др.

В целом же, стоит, наверное, согласиться с ретроспективно прозорливым М.С. Горбачевым, заявившим на конференции «Мир XXI века» (Сеул, март 1994), что «мы сегодня скорее понимаем, каким новый порядок не должен быть, чем знаем, каким он станет». [xxii] Действительно, характер происходящих перемен трактуется исследователями самым различным образом: то как торжество идей либерализма в планетарном масштабе, либо, напротив, как начало периода глобальной смуты. И для таких выводов существуют достаточно серьезные основания.

*      *      *

В 90-е годы, после исчезновения с политической карты СССР, вопреки многочисленным прогнозам и ожиданиям, глобальная ситуация отнюдь не стала более благостной. Напротив, став другой, она обнажила какие-то незалеченные раны, незаметные прежде провалы и изломы. Мир словно бы заворочался, слегка привстав на дыбы... На фоне неумолимо приближающегося fin de millennium меркнут многие несбывшиеся мечты и ложные зори. Сохранение миропорядка между тем становится все более актуальной, но и более трудновыполнимой задачей. Постепенно наряду с рациональным оптимизмом в духе фукуямовского «окончания истории» начал приоткрываться сумеречный горизонт какого-то, казалось бы, навсегда изжитого, первобытного ужаса перед ее разверзающимися глубинами.

Различные интеллектуальные и духовные лидеры заговорили о наступлении периода глобальной смуты (З. Бжезинский, 1993), о грядущем столкновении цивилизаций (С. Хантингтон, 1993), о движении общества к новому тоталитаризму (Иоанн Павел II, 1995), о реальной угрозе демократии со стороны неограниченного в своем «беспределе» либерализма и рыночной стихии (Дж. Сорос, 1998). [xxiii] События последнего десятилетия, когда столь обыденным для нашего слуха становится словосочетание «гуманитарная катастрофа» и «принуждение к миру», явно разрушают недавние футурологические клише, предвещая более чем драматичный образ наступающего XXI века.

В XI энциклике папы Иоанна Павла II «Евангелие жизни» (март 1995 г.) современная цивилизация подверглась интенсивной и суровой критике как колыбель специфической «культуры смерти». Государства западного мира, констатирует Иоанн Павел II, «изменили своим демократическим принципам и движутся к тоталитаризму, а демократия стала всего лишь мифом и прикрытием безнравственности». Во время своей поездки в Мексику глава римско-католической церкви говорил о «взывающих к небу» социальных грехах современного мира, о господстве насилия, неравноправии, расовой дискриминации, жажде богатства и власти, которые нельзя искоренить без уяснения и ликвидации «структурных корней эксплуатации и угнетения». Прибыль и законы рынка стали обладать каким-то абсолютным авторитетом в ущерб достоинству личности. [xxiv] Или другой пример, если не исторического пессимизма, то отчетливой обеспокоенности. Известный, а главное хорошо информированный финансист Джордж Сорос в статье «Свобода и ее границы», опубликованной в начале 1997 года в американском журнале «Atlantic Monthly», приходит к следующему настораживающему и для многих, вероятно, достаточно неожиданному из данных уст выводу: «Я сделал состояние на мировых финансовых рынках и, тем не менее, сегодня опасаюсь, что бесконтрольный капитализм и распространение рыночных ценностей на все сферы жизни ставят под угрозу будущее нашего открытого и демократического общества. Сегодня главный враг открытого общества - уже не коммунистическая, но капиталистическая угроза»[xxv].

Таким образом, на наших глазах происходит серьезная переоценка ситуации, складывающейся на планете, пересмотр многих актуальных по сей день концептов, уверенно предлагавшихся еще совсем недавно прогнозов и решений, их ревизия с неклассических, фундаменталистских, радикальных, эсхатологических, экологических и качественно новых мировоззренческих позиций. Новый международный порядок постепенно начинает восприниматься не столько как оптимистичная схема грядущего мироустройства, но скорее как постмодернистская idea fix века ХХ (не без стойкого привкуса утопизма), на протяжении всего уходящего столетия во многих обличиях и под различными покровами смущавшая умы и охватывавшая народы.

 

2.

Оглядываясь назад, понимаешь, что мир предшествующей эпохи достиг своей вершины, глобализации (хотя это определение и не получило в ту пору распространения) где-то между Берлинской конференцией, определившей принципы раздела обитаемого пространства планеты, и Первой мировой войной, очертившей пограничную линию прежнего миропорядка. Той войной, после которой, собственно, и возникла тема нового порядка как по-своему неизбежная череда вариаций новой планетарной конструкции, идущей на смену миру Нового времени. В ее ли версальском варианте с приложением Лиги Наций; российской версии коммунистического сообщества; корпоративной модели социального мироустройства (в той или иной мере реализованной в Италии, Испании, Португалии, Финляндии, Румынии, Болгарии); германского опыта мирового строительства, хотя и краткосрочного, но глубоко врезавшегося в историческую память человечества Ordnungа; пестрого калейдоскопа социального дизайна Третьего мира; ялтинско-хельсинкского «позолоченного периода» ХХ века, увенчанного ООН и прошедшего под знаком биполярной определенности.

И, наконец, в конце века возникла устойчивая тема Нового мирового порядка с заглавной буквы в русле американоцентричных схем современной эпохи. (Отражая, впрочем, не только наличествующие тенденции истории, но и попытки подправить их политически мотивированной стратегией глобального обустройства.) «Это поистине замечательная идея - новый мировой порядок, в рамках которого народы могут объединиться друг с другом ради общей цели, для реализации единой устремленности человечества к миру и безопасности, свободе и правопорядку, - заявлял в 1991 году 41-ый президент США Джордж Буш. Добавляя при этом, - Лишь Соединенные Штаты обладают необходимой моральной убежденностью и реальными средствами для поддержания его (нового миропорядка – А.Н.)». А в 1998 году на торжествах, посвященных 75-летию журнала «Тайм», нынешний, 42-ой президент США Уильям Клинтон уточнил: «Прогресс свободы сделал это столетие Американским веком. С Божьей помощью… мы сделаем XXI век Новым Американским веком». Черта была подведена на самом краю уходящего века – в марте 1999 года, когда заметно просел каркас мироустройства, определенного триста пятьдесят лет назад Вестфальским миром 1648 года, – международное право, основанное на принципе национального суверенитета.

Однако история, которая есть бытие в действии, в своих построениях оказывается шире умозрительных социальных конструкций, непредсказуемее политически мотивированных прогнозов. Все чаще возникает вопрос: не станет ли американсий век очередной преходящей версией иллюзорного нового мира, еще одной утопией, скрывающей истинное, глубоко драматичное развитие событий на планете. И вот уже наряду с моделью исторически продолжительного североцентричного порядка (во главе с Соединенными Штатами) сейчас с пристальным вниманием рассматривается пока еще смутный облик следующего поколения сценариев грядущего мироустройства.

А их в футурологическом ящике Пандоры совсем не мало: вероятность контрнаступления мобилизационных проектов; господство постхристианских и восточных цивилизационных схем; перспективы развития глобального финансово-экономического кризиса с последующим кардинальным изменением основ социального строя; радикальный отход некоторых ядерных держав от существующих «правил игры», демонстрационное использование оружия массового поражения; будущая универсальная децентрализация либо геоэкономическая реструктуризация международного сообщества… Существуют и гораздо менее распространенные в общественном сознании ориенталистские схемы обустройства мира Постмодерна – от исламских, фундаменталистских проектов до конфуцианских концептов, связанных с темой приближения «века Китая». С ростом числа несостоявшихся государств проявилась также вероятность глобальной альтернативы цивилизации: возможность распечатывания запретных кодов антиистории, освобождения социального хаоса, выхода на поверхность и легитимации мирового андеграунда, утверждения на планете новой мировой анархии

ХХ век уходит со сцены как великий актер, провожаемый не шквалом аплодисментов, а нависшей над залом долгой и мучительной паузой.

 

3.

Эпилог мира Модерна – калейдоскоп событий ХХ века, как бы повторяет в сжатом виде структурные черты европейской истории последнего тысячелетия, но на сей раз уже в глобальном масштабе. Исторические вехи уходящего со сцены второго миллениума: в его начале – фактический распад государственной системы предшествовавшего периода и своеобразная «приватизация власти» (что нашло в то время выражение в феномене кастелянства); затем – аграрная революция, сопровождавшаяся устойчивым демографическим взрывом (в современном мире ее аналогом, кажется, служит знаменитая «зеленая революция»). Началась эпоха крестовых походов, Реконкисты, географических открытий, проявились связанные с ними миграция, торговая и колониальная экспансия и т.п. Последовала мутация привычных форм экономической практики, возникли все усложнявшиеся схемы денежно-финансового обращения, произошли промышленная и социальная революции… И, наконец, стало явью повсеместное, глобальное присутствие цивилизации, по-своему завершившее второй тысячелетний круг истории современного мира.

Крушение сословного социального порядка – наряду с невиданным развитием производительных сил – сформировали новый облик западноевропейского общества и теперь, казалось бы, могли инициировать удивительную трансмутацию всего международного сообщества, основываясь на достигнутом уровне процветания, универсальных принципах Нового времени: liberte, egalite, fraternite. Однако этого не произошло, и история пошла другим путем.

Вместо наступления эры глобального инновационно-промышленного триумфа и социальной универсализации Ойкумены случился какой-то исторический сбой, и век ХХ – время мировых войн и революций – стал, возможно, самым неровным, трагичным веком двухтысячелетней истории современного мира, обозначив как пик человеческого могущества, так и некий глубокий изъян в самом механизме цивилизации. Одновременно поставив человечество перед нелегким выбором маршрута своей будущей судьбы.

Нынешний кризис исторического проекта Нового времени в значительной степени смешал карты, нарушил зарождавшуюся гармонию, и во чреве существующего миропорядка возник темный зародыш грядущей глобальной смуты...

*      *      *

Становление европейского Модерна происходило в контексте обширной периферии, принимавшей волна за волной его экспансию, его избыточное население (неизбежное следствие сельскохозяйственного, промышленного развития) и одновременно поставлявшей материальные ресурсы для «котла прогресса». Но модернизация предопределила также практическое исчерпание окружающего пространства, а демографическая экспансия обрушивается теперь из внешних зон на историческую родину цивилизации Модерна, трансформируя прежнюю общемировую картину в постмодернистскую мозаику.

Возможно, однако, что наряду с другими вескими причинами (зерно которых – искус привилегированного, «островного» статуса североатлантической Ойкумены) именно препоны, воздвигаемые на пути этого новейшего переселения народов, одностороннее открытие границ более для капиталов и товаров, чем для людей – то есть утверждение национально-государственной, а заодно и новой, региональной сословности – явились ключевыми факторами, затормозившими наступление последней прогнозируемой фазы внутреннего кода мира Модерна.

Искусственное пролонгирование неравенства в масштабе планеты позволило сохранить и даже упрочить североцентричную модель разделения результатов труда, использовать проклюнувшуюся универсальность мира для глобального перераспределения ресурсов и доходов, выстраивая на морях и континентах изощренную геоэкономическую конструкцию. Иначе говоря, имеет место некоторый исторический парадокс – на гребне процесса универсальной модернизации произошло устойчивое социальное расслоение мира. Круг как бы замкнулся (а вектор истории – надломился). И под сенью нынешней глобализации на планете Земля утверждается очередной вариант весьма иерархичной топологии человеческого универсума.

*      *      *

Современные трактовки глобализации нередко являются своего рода fables convenues. Так, глобальная экономика не есть некое универсальное предприятие стран и народов планеты. В этой области существует много расхожих штампов и мифов, которые не вполне подтверждаются статистикой уходящего века, а иной раз прямо противоречит ей. Например, что касается якобы последовательного роста внешнеторгового оборота по отношению к производству или доли вывоза капитала от ВВП либо движения трудовых ресурсов в течении XX века. На самом же деле и удельный вес внешнеторгового оборота, и доля вывоза капитала достигли пика непосредственно перед первой мировой войной. Затем динамика этих показателей шла по синусоиде, дважды снижаясь после мировых войн, и снова приближаясь к максимуму лишь в середине текущего десятилетия. На планете тем временем происходит не столько экономическая конвергенция (корелянтом которой могло бы служить политическое и социальное единение глобального сообщества), сколько унификация определенных правил игры, повсеместная информатизация, обеспечение прозрачности экономического пространства, установление мировой коммуникационной сети.

Глобализация же производственных и торговых трансакций в значительной мере связана с феноменом ТНК и операциями, осуществляемыми между их филиалами. А, кроме того, имеет место сложный и многозначительный процесс, который можно было бы охарактеризовать как «новый регионализм»: формирование макрорегиональных пространств на фоне геоэкономического расслоения мира, умножение социально-экономических коалиций и союзов (как в свое время весь мир разделили границы военно-политических блоков). Но самое главное – это все-таки находящаяся в становлении система глобального управления, во-первых, ресурсами планеты, но также - всей экономической деятельностью на ней. Понятно, что цели и методы подобной структуры не могут ограничиваться лишь хозяйственной сферой.

Одновременно складывается впечатление, что в рамках современной модели глобальной экономики критическое преимущество получают скорее экстенсивные оптимизационные схемы, способствующие извлечению дополнительных выгод из неравновесности мировой среды - а также родственные им по духу валютно-финансовые комбинации - нежели процесс радикального преобразования производственных механизмов, ныне лишенный своего, столь характерного для последних столетий, исключительного статуса.

Действительно, ведь основным источником исторически небывалого материального богатства, наполнявшего мир и общество Нового времени, были все-таки не столько культура накопления или умелое использование капитала и не эксплуатация, сопровождавшаяся присвоением прибавочной стоимости либо ограблением колоний, но, прежде всего, - инновационные скачки, творческое изобилие, перманентно преображавшее производственные схемы и механизмы. Между тем мировое сообщество, судя по ряду признаков, постепенно возвращается к доминированию такого, казалось бы, отошедшего в прошлое, неофеодального алгоритма построения хозяйственной жизни, который позволяет устойчиво существовать, планомерно взимая своеобразную ренту (или сверхприбыль, или, если угодно, «дань») с социально-экономической неоднородности мира.

В результате всех этих процессов перед человечеством открылись неведомые ранее социальные перспективы, и был, по сути, заложен фундамент иной исторической эпохи...

 

4.

Правомерность подобного взгляда на мировую ситуацию подтверждается комплексным характером происходящих перемен, охвативших в наши дни буквально всю совокупность социальных и культурных институтов. Обозначился системный кризис современной модели общества, надлом архитектоники, основанной на определенности национальных культур и устойчивости рационально-ценностных форм мироустройства. Ветшает и меняется на глазах национально-государственная структура международных отношений, трансформируется международное право, базировавшееся на принципе незыблемости национального суверенитета, отказе отдельных стран и группировок от произвольного применения силы. Переживает серьезную деформацию также индустриальная экономика, задвигаемая ныне в тень виртуальной неоэкономикой финансовых технологий.

Кардинальные изменения претерпевает и сфера идеологии, и вся современная мировая культура, отмеченная повторной встречей посттрадиционного Востока и современного Запада. Их предыдущее столкновение на путях экспансии европейской христианской цивилизации утвердило когда-то модель евроцентричного мира, запустило процесс модернизации мировой периферии. На сей раз, однако, встреча культур происходит под знаком социального Постмодерна и одновременно - вероятного пробуждения неоархаики. Знаменует же она, судя по всему, некую новую версию ориентализации глобального сообщества… Иные, старые цивилизации начинают говорить в этом мире на вполне современном языке центров экономического влияния, политических коалиций и международных систем управления.

В ходе как подспудной, так и явной ориентализации планеты на месте возводимого двухтысячелетней цивилизацией Universum Cristianum постепенно утверждается синкретичный и материалистичный Pax Oeconomicana, своего рода прообраз муравьиного «царства Магога», возвращая из исторического небытия призрак дурной, горизонтальной бесконечности Древнего Мира. [xxvi] По-своему ориентализируется и проваливающийся в «азиатчину», прозябающий в скудости и неурядицах постсоветский мир.

Значительная часть обитателей планеты оказалась, по-видимому, в плену стойкой иллюзии. В общественном сознании, которое в свою очередь находится под гипнозом влиятельных средств массовой информации (прежде всего электронных), образ нового мира существует, в общем и целом, как образ западной, европейской, североатлантической цивилизации, достигшей планетарных пределов. Что и говорить, это мироустройство сейчас доминирует на планете. Возражать тут было бы бессмысленно. Но, тем не менее, возникает целый ряд вопросов: так ли уж все однозначно и просто в отсчитывающем последние часы ХХ века механизме современной цивилизации? Не скрыто ли под глобальным мороком продукции Голливуда и повсеместным присутствием Интернета формирование иной, могущественной, но молчащей до поры реальности? Будет ли наступающий исторический эон, «прекрасный Новый мир» действительно таковым, каким его изображают футурологические штампы, то есть глобальным вестернизированным сообществом? И является ли современная вестернизация законной наследницей двухтысячелетней экспансии христианской цивилизации? Не содержит ли нынешняя эпоха в себе некий противоречивый код, восстанавливающий в чем-то важном условия существования человека дохристианского мира? Или же грядущая эра - совершенно новый «век Водолея» - неведомый и нежданный на пиру гость, поведение которого способно вызвать то ли оторопь изумления, то ли подспудный, нарастающий ужас? Тут пристальный, внимательный взгляд на существующее положение вещей, методичное, беспристрастное изучение имеющихся фактов нередко помогают опознать достаточно неожиданные реалии и закономерности. Приведу лишь один пример. Общепризнанным фактом является ширящееся распространение в наши дни английского языка. Тут вроде бы не требуется никаких особых доказательств, все и так очевидно. Действительно, в той или иной форме им владеют около полутора миллиардов людей. Однако же вот что говорят нам данные официальной статистики ООН. Если в 1958 году 9,6% населения Земли считали этот язык родным, то в середине 90-х - уже только 6,9%. И американский ученый Джошуа Фишер в одном из недавних номеров журнала «Форин полиси» констатирует, что мировому господству английского языка может вскоре прийти конец: «Развитие местных коммуникаций, информационных рынков, а также миграция населения способствуют распространению так называемых региональных языков во всем мире». Подобное положение вещей еще более характерно для других основных европейских языков: доля их носителей была полвека назад выше, чем сейчас, приблизительно на четверть… Иерархия же языковых систем на пороге XXI века выглядит достаточно экзотично: на первом месте – китайский, затем, в нисходящем порядке - английский, испанский, хинди, бенгали, арабский, португальский, русский.

Растущее влияние восточных реалий на состояние и судьбы цивилизации достаточно эффектно, противоречиво и неоднородно. Что касается стран и территорий самого Третьего мира, то его внутренняя динамика распадается на два русла, очерчивая два полярных сценария развития событий. Во-первых, это стремительное по историческим меркам формирование на просторах Большого тихоокеанского кольца альтернативного пространства индустриального сообщества – Нового Востока. Во вторых, - нарастание признаков социальной и культурной инверсии в некоторых районах мировой периферии, в сумме образующих архипелаг проблемных территорий, в той или иной мере пораженных вирусом социального хаоса, – Глубокий Юг.

Оба русла сценариев достаточно отчетливо проявились в течение последних лет, ознаменовавшихся «тихоокеанской революцией» для одних и ставших «потерянным десятилетием» для других.

*      *      *

Возрождение Востока во второй половине ХХ века было ослепительной очевидностью, и одновременно значение этого феномена странным образом недооценивалось, приуменьшалось, воспринималось совсем не в тех категориях, которым оно соответствовало. Двусмысленную роль, как ни странно, сыграл, пожалуй, процесс деколонизации. Конечно же, на мировой сцене появились десятки новых персонажей, возник пестрый конгломерат, постоянно привлекавший внимание, заставлявший о себе говорить, активно влияя при этом на политическую и экономическую конъюнктуру. Но в то же время очевидная уязвимость, нередко несамостоятельность, отчасти, хрупкость слишком многих из новообразованных государств, более чем многочисленные проблемы, связанные с их слабостью и трудностями развития - все это последовательно снижало звучание темы Третьего мира в качестве оппонента господствующей формы цивилизации, отвлекая внимание от таких его истинных гигантов и лидеров, как Китай или Индия.[1] Устойчивое же присутствие Японии в смысловом поле Севера также психологически затуманивало вопрос об ее культурно-цивилизационной принадлежности.

Искажало историческую перспективу и привычное для тех лет деление мира на оппозицию Запад-Восток в ином, нетрадиционном для прежних историософских схем смысле. И еще, завораживающее воздействие бурного, интенсивного развития, экспансии западной цивилизации за послевоенный период. А также поражающие воображение процессы, связанные с нарастающей глобализацией целого ряда сторон человеческого общежития... Однако, после ухода с исторической сцены коммунистического антагониста и появления Нового Востока в связке ключевых геостратегических игроков - да и кризиса ряда иллюзий глобализации - тема грядущей ориентализации планеты начинает приобретать свежее звучание, вставая во весь свой исполинский рост.

Прежде всего, внимание специалистов, а затем политиков, общественности стали привлекать все-таки не столько схоластичные рассуждения интеллектуалов, сколько всякого рода нетипичные явления и процессы, множившиеся в социально-экономической сфере, нарушая привычно выстроенные ранжиры. И действительно по мере повышения уровня внимания к реалиям Нового Третьего Мира начали выясняться весьма любопытные, непростые обстоятельства. Так, например, практиковавшийся ранее способ определения валового внутреннего продукта (ВВП) данной группы стран по официальным обменным курсам валют оказался в корне несостоятельным, поскольку при нем значительно занижались объемы хозяйственной деятельности в странах со слабой валютой. (Не говоря уже о том, что ряд видов экономической практики, особенно в сфере услуг, в традиционных обществах полностью или частично выведен за рамки рыночных отношений и потому длительное время вообще оставался вне поля зрения статистики.)

В 70-80-е годы в рамках Программы международных сопоставлений ВВП был начат, наконец, фундаментальный пересчет этого важнейшего показателя на основе паритета покупательной способности валют, в результате чего выявилось резкое расхождение итоговых данных с привычной оценкой - зачастую почти вдвое, но иногда и в несколько раз.

Переоценка потенциала развивающегося мира совпала с периодом интенсивного роста его экономики, прежде всего в Китае, в странах Юго-Восточной, а также, отчасти, Южной и Западной Азии. Особенно быстрыми темпами шло развитие государств восточноазиатского субрегиона. (Так список государств с наивысшими темпами прироста ВВП в 90-е годы возглавляли Китай, Таиланд, Сингапур, Южная Корея, Малайзия, Тайвань.) Но одно дело, когда речь идет о первом поколении в основном (за исключением Южной Кореи) сравнительно небольших драконов, и совсем иное, когда в процесс оказались вовлечены восточноазиатские НИСы второго поколения. И наконец, ситуация приобрела совершенно новые очертания, когда произошло пробуждение Китая, вероятного лидера XXI в., сумевшего в небывало короткий исторический срок, увеличить свой валовой продукт в несколько раз, демонстрируя на протяжении последнего времени (после начала углубленных реформ в декабре 1978 г.) максимальные на планете темпы его роста – в среднем около 10% в год.

В подобным образом изменившемся азиатско-тихоокеанском контексте по-новому воспринимается и опыт Японии, иначе осветилась проблема ее макроцивилизационной идентификации. На протяжении последних десятилетий мы привыкли связывать эту страну по большей части с пространством индустриально развитых держав Европы и Северной Америки, а не с развивающимися государствами восточноазиатского региона. Однако в свете происходящих перемен все начинает выглядеть несколько по-иному, и Япония воспринимается теперь как первая ласточка многочисленной стаи НИС. При этом продолжающийся кризис японской экономики ставит на повестку дня острый вопрос о смене лидера региона в XXI веке.

Формирование в Тихоокеанском регионе цивилизационного пространства, альтернативного по отношению культурно-историческому ареалу Северной Атлантики, явление весьма знаменательное. Этот процесс заставляет задуматься над вероятностью исторического вызова со стороны соответствующих восточных, существующих вне христианской культурной традиции цивилизационных моделей в XXI веке (а первым субъектом трансформации «западной» социально-культурной матрицы и соответствующего смысла истории могут стать мультинациональные Соединенные Штаты, замыкающие внешний контур тихоокеанского кольца). Так, мир посттрадиционный и мир постхристианской культуры, сливаясь воедино, открывают новый исторический горизонт.

Несмотря на серьезные проблемы, срывы и экономические бури (вплоть до финансовых потрясений, охвативших Восточную Азию во второй половине 1997 года, и последующего спада 1998 года) средние темпы увеличения ВВП практически всех государств этой части Третьего мира до недавнего времени устойчиво превышали его положительную динамику в странах Севера. В результате ко второй половине 90-х годов сформировалась достаточно новая и во многом еще не осознанная конфигурация глобальной экономики. В ней на долю индустриально развитого Севера приходилось, по-видимому, не 76-77% (как следовало из прежней методики расчетов), а примерно 53-54% мирового ВВП.[xxvii]

Если дела действительно обстоят таким образом (а существуют не только более консервативные, но и более радикальные оценки), то годовой объем производства двух групп мог бы сравняться уже через несколько лет. А к 2020 году, по предварительным расчетам Мирового банка (правда, корректируемым сейчас последствиями «азиатского кризиса»), в десятку государств с максимальным объемом ВВП, попадали бы преимущественно страны, и по сей день традиционно связываемые с Третьим миром: Китай, Индия, Индонезия, Южная Корея, Таиланд, Бразилия. Из других стран в ней предположительно могли бы остаться США, Япония, Германия, Франция. Иными словами, если эти прогнозы все-таки обладают определенной устойчивостью, то первая десятка XXI века будет состоять из государств, относящихся в основном к ареалу Большого тихоокеанского кольца.

И, наконец, отметим такой немаловажный для социальной и экономической географии (а тем более для будущего мироустройства) факт: в развивающихся странах по самым последним данным (1999 г.) проживает сейчас около 5/6 населения планеты и на их же долю приходится 97% его прогнозируемого прироста.

 

5.

Серьезную трансформацию претерпевает также североатлантический мир, вплотную столкнувшийся с кризисом своих исторических целей. Наряду с впечатляющими изменениями социального и культурного климата в конце 60-х годов, которые проявились в широком диапазоне событий и явлений, сопровождавших наступление постиндустриального общества, - от генезиса масштабной контркультуры, а затем и влиятельного нового класса в США до карнавала майской революции в Париже - кардинальные перемены происходят также в «скучной» хозяйственно-экономической сфере.

Приблизительно к тем же годам относится окончание периода бурного, поступательного развития послевоенной экономики, снижение темпов ее роста, и что, пожалуй, еще серьезнее - наметившаяся тенденция падения нормы прибыли в сфере промышленного производства. Был сломан «золотой ключик» кейнсианства, которое, как (достаточно опрометчиво) представлялось, сумело развязать Гордиев узел современной экономики.

Между тем, на основе уже достигнутых небывалых результатов производства, в индустриально развитом мире возник зародыш новой исторической общности – общества потребления, пожелавшего навсегда забыть о драматичных временах истории и вообще о тяготах бытия. Правда, с какого-то момента это также означало для Севера необходимость в той или иной форме отгородиться от остального мира. (Но при этом отнюдь не отделиться от него.)

Первой ласточкой, привлекшей общественное внимание, заставив серьезно задуматься о внезапно открывшихся горизонтах (или следует сказать - тупиках?) индустриального мира, явился, пожалуй, алармистский доклад Римскому клубу супругов Медоузов с коллегами (1972). В нем был прямо поставлен вопрос о пределах роста современной техногенной цивилизации, хотя последующие десятилетия и показали, что ее границы реально проявились все-таки не столько в связи с истощением сырьевых ресурсов, сколько в области экологических констант, то есть ограниченного характера хозяйственной емкости биосферы.

Резко повысилась в те годы актуальность проблемы демографического взрыва. Интенсивное обсуждение темы допустимых пределов численности населения планеты привело к проведению в 1974 году в Бухаресте первой конференции ООН по народонаселению (созываемой впоследствии каждое десятилетие). Конференция в целом прошла достаточно драматично и сформулировала настоятельные рекомендации о необходимости осуществления политики планирования семьи в глобальном масштабе.

Определенную угрозу себе индустриально развитые государства почувствовали также в становлении нового коллективного субъекта международного сообщества - Третьего мира, получившего, кстати, свое название по аналогии с историческим третьим сословием, некогда сокрушившим господствовавшее мироустройство.[xxviii] Тем более, что жизненно важные для развития индустриального мира природные ресурсы находятся во многом именно на территориях данной группы стран (месторождения, расположенные в индустриально развитых странах, в значительной мере уже выработаны), что наглядно проявилось в событиях, связанных с драматичным повышением цен на нефть (1973).

Складывалась интересная коллизия: как раз в момент актуализации проблем, связанных с кризисом индустриального развития, возникла перспектива еще большего ухудшения условий производства из-за неизбежного (как казалось в тот момент) общего скачка цен на невосполнимые сырьевые ресурсы, а также растущей вероятности введения в той или иной форме экологического налога. В дополнение ко всему начала давать серьезные сбои сложившаяся система мировых валютно-финансовых связей. Непростая ситуация существовала также в области противостояния Востока и Запада, хотя временно она была смягчена хрупким механизмом детанта.

Видимо, не случайно в эти годы, в ходе интенсивных консультаций по поводу происходивших и назревавших перемен (Рамбуйе, 1975) рождается такой влиятельный институт современного мира, как ежегодное совещание семи ведущих индустриально-промышленных держав – своего рода «глобальный Совет Безопасности».

*      *      *

В целом же ответ индустриального сообщества на вызов времени оказался неоднозначным. Во внешней политике, помимо попытки стабилизировать отношения с Советским Союзом, велся интенсивный поиск действенной модели отношений с Третьим миром, была предпринята стратегическая инициатива в отношениях с Китаем. В сфере же экономики было реализовано несколько параллельных стратегий, хотя и взаимосвязанных между собой, но все-таки существенно разнящихся по долгосрочным целям, конечным результатам.

Так, на волне нефтяного шока произошла определенная интенсификация научно-технического развития. Были инициированы исследования в области энерго- и ресурсосбережения, а также поиск иных перспективных технологий. Наметилась перестройка промышленности, связанная со структурным обновлением производственных мощностей, пересмотром всей индустриальной политики. Но одновременно развивался и набирал силу совсем другой и, надо сказать, весьма многозначительный процесс.

Кризис 70-х высветил некоторые неожиданные обстоятельства. В условиях научно-технического прогресса (НТП) резко возрастают затраты - прежде всего у крупных производителей - на фактически перманентное техническое перевооружение производства. В то же время информационная революция позволяет резко увеличивать скорость оборота в сфере нематериального производства. При этих параметрах преимущество получают, во-первых, нематериальные отрасли хозяйственной деятельности, разнообразные формы услуг; а, во-вторых, те отрасли производства, в которых реальный НТП подменяется комплексной оптимизацией имеющихся механизмов, технологий, а также функциональных схем построения производственного и торгового процесса. Или, иначе говоря, там, где изощренная рационализация замещает фундаментальный прорыв.

Началась масштабная оптимизация совокупной промышленной деятельности в рамках планеты. Соответственно ускорился рост прямых иностранных инвестиций (что, кстати, косвенно указывает на возросшую неравновесность ситуации). Стала быстрыми темпами формироваться глобальная экономика – метаэкономика – уже не сводимая к простой сумме торгово-финансовых операций, но реально озабоченная изменением географии промышленного производства, трансформацией всей прежней социоэкономической картины.

Именно в этот период складывается институт современных мультикультурных ТНК, диверсифицирующих процесс производства и сбыта на обширных просторах планеты. Используя при этом удобные условия в том или ином регионе: состояние социальной и промышленной инфраструктуры, производственные стандарты и местное законодательство, квалификацию рабочей силы, уровень ее социальной защиты и оплаты, устойчивую и солидную разницу между паритетом покупательной способности мягких валют и их обменным курсом по отношению к валютам твердым, близость к источникам сырьевых ресурсов… И даже такой фактор, позволяющий снижать в определенных ситуациях издержки производства, как благоприятный климат. Или действенно управляя широким спектром средне- и долгосрочных тенденций, например, путем форсированной организации спроса и предложения, их глобализации либо приводя в действие другие рычаги воздействия, доступные сильным игрокам в умело регулируемой мировой среде.

В результате осуществления подобных мер получение ощутимой выгоды оказывается возможным не только вследствие конкурентных преимуществ, возникающих из-за инновационного прорыва – то есть появления принципиально новых отраслей и промышленных целей (вспомним события начала и середины века) или технологий, радикально меняющих ход производственного процесса. (Что было бы практически неизбежно при равновесном и гомогенном мироустройстве). Более эффективным методом в рамках современной глобальной экономики становится именно оптимизация – умелое сочетание различных условий экономической деятельности в различных регионах планеты в рамках единого хозяйственного организма, ориентированного вместо поддержания непрерывного НТП на перманентное перераспределение мирового дохода. В результате формирование новых высоких технологий переместилось из области производства в сферу извлечения геоэкономических рентных платежей.

Занятый решением столь неоднозначных проблем стратегического и оперативного планирования, масштабной перестройкой экономики, реализацией новой схемы взаимоотношений стран и народов мир Нового времени между тем вплотную подошел к рубежу, по ту сторону которого все явственнее проступал контур новой исторической эпохи.

 

 


* Статья отражает результаты работы в рамках проекта РФФИ «Глобальное сообщество: изменение социальной парадигм» (№97-06-80372).

[1] Одним из немногочисленных исключений (наряду с вьетнамским опытом, или последующим, уже не столь прямым столкновением с Ираном) явился опыт нефтяного шока 70-х годов, оказавшего определенное воздействие на траекторию цивилизации и в то же время побудившего по-иному взглянуть на возможности и перспективы арабского и, шире, - мусульманского мира.

В основу статьи положен текст выступлений автора на заседаниях Горбачев-семинара «Глобальный мир XXI века: новая идентичность мировых регионов» (Москва, 10 декабря 1997 г.) и «Этос глобального мира» (Москва, 7 декабря, 1998 г.). Сокращенная версия статьи публиковалась в журнале «Новый мир», 1999, №9.

[i] R. Gwardini. Ende der Neuzeit. Leipzig. 1954.

[ii] P. Drucker. The Landmarks of Tomorrow. N.-Y., 1957; A. Toynbee. Study of History. Abridgement of Volumes I-VI by D.S. Sommervell. Oxford, 1947.

[iii] A. Sauvy. - L`Observater. Paris, 14 aout., 1952.

[iv] J. Fourastie. Le grand espoir du XX-s siecle. P., 1949; R. Aron. Le developement de la societe industrielle et la stratification sociale. P., 1956; idem. Trois essais sur l`age industrielle. P., 1966; idem. 18 Lectures on Industrial Society L., 1968 (цикл лекций, прочитанных в Сорбонне в 1957-58 гг); W.W. Rostow. The Stages of Economic Growth. A Noncommunist Manifesto. Camb., 1960; idem. Politics and the Stages of Growth. Cambridge, 1971.

[v] D. Lerner. The Passing of Traditional Society: Modernizing the Middle East. Glencoe, 1958; E. Hagen. On the Theory of Social Change: How Economic Growth Begins. Homewood, 1962; M. Levy, Jr. Modernization and the Structure of Societies: A Setting for International Affairs. Vol 1-2. Princeton. 1966; S. Eisenstadt. Modernization: Protest and Change. Englewood Cliffs, 1966; C. Black. The Dynamics of Modernization: A Study in Comparative History. N.Y., 1966.

[vi] Д. Гэлбрайт Новое индустриальное обществою М., 1969.

[vii] D. Riesman. Leisure and Work in Post-Industrial Society. – Mass Leisure. Ed. by E. Larrabee, R. Meyerson. Glencoe, 1958; D. Bell. Notes on the Post-Industrial Society. – The Public Interest. 1967, №6,7.

[viii] A. Touraine. La societe post-industrielle. P., 1969; D. Bell. The Coming of Post-Industrial Society. A Venture in Social Forecasting. N.Y., 1973.

[ix] H.M. McLuhan. The Gutenberg Galaxy. Toronto, 1962; Y. Masuda. The Information Society as Post-Industrial Society. Wash., 1981.

[x] A. Etzioni. The Active Soсiety. A Theory of Social and Political Processes. N.-Y., 1968; C. Wright Mills. The Sociological Imagination. Harmondsworth, 1970; J. Baudrillard. La societe de consommation. P., 1970; J-F. Lyotard. La condition postmoderne. Rapport sur le savoir. P., 1979.

[xi] I. Wallerstain. The Modern World-System. Vol. 1. Capitalist Agriculture and the Origin of the European World-Economy. N.Y., 1974.

[xii] D.H. Meadows, D.I. Meadows, J. Randers, W.W.III. Behrens.  The Limits to Growth. A Report for the Club of Rome’s Project on the Predicament of Mankind. N.Y. - L., 1972.

[xiii] Римский клуб. История создания, избранные доклады и выступления, официальные материалы. Под реакцией Д.М. Гвишиани. М., 1997, с. 310.

[xiv] Z. Brzezinski. America in the Technotronic Age. – Encounter. Vol. XXX, №1, Jan. 1968, p.16; idem. Between Two Ages. America’s Role in the Technotronic Era. N.Y., 1970.

[xv] То есть «постепенное появление все более контролируемого и направляемого общества, в котором будет господствовать элита… Освобожденная от сдерживающего влияния традиционных либеральных ценностей, эта элита не будет колебаться при достижении своих политических целей, применяя новейшие достижения современных технологий для воздействия на поведение общества и удержания его под строгим надзором и контролем» (Z. Brzezinski. Between Two Ages. America’s Role in the Technotronic Era. N.Y., 1976, p.252.).

[xvi] «Движение к большему сообществу развитых стран… не может быть достигнуто путем слияния существующих государств в одно большое целое… Хотя намерение сформировать сообщество развитых стран менее претенциозно, нежели стремление к мировому правительству, зато это более осуществимо» (Idem. p. 296, p.308).

[xvii] Z. Brzezinski. Between Two Ages. America’s Role in the Technotronic Era. N.Y., 1976, p. 304.

[xviii] Так, Али Мазруи, американский ученый, выходец из Восточной Африки, следующим образом видит будущее Африканского континента: «Значительная часть современной Африки находится в процессе угасания и распада. Даже относительный уровень зависимой модернизации, достигнутый при колониальном владычестве, теперь утрачивается. Последовательное крушение государственности в африканских странах в начале 90-х годов подсказывает невероятное доселе решение: реколонизация. Для все большего числа африканцев это становится горькой правдой после страшных событий в Руанде. Если африканцы весьма успешно объединялись для борьбы за национальную свободу, то, очевидно, нам не удалось объединиться во имя экономического развития и политической стабильности. Война, голод и разруха стали постколониальной реальностью для слишком многих африканцев. В результате встает вопрос о реколонизации извне, на сей раз под знаменем гуманизма» (International Herald Tribune. 14.08.1994).

[xix] См., например, Я. Накасонэ, Я. Мураки, С. Сато, С. Нисибэ. После холодной войны (совместное исследование). М., 1993.

[xx] W. Harman. An Incomplete Guide to the Future. 1977; idem. Global Mind Change. The Promise of the Last Years of the Twentieth Century. Indianapolis, 1988. Тотальный и революционный характер грядущих перемен по-своему был обрисован в комплексном исследовании М. Фергюсон (см.: M. Ferguson. Aquarian Conspiracy. Personal and Social Transformation in the 1980s. L., 1980).

[xxi] T. Roszak. Where the Wasteland ends: Politics and Transcendence in Postindustrial Society. N.Y., 1972; idem. Person-Planet: The Creative Disintegration of Industrial Society. N.Y., 1978.

[xxii] Хотя сам термин «новый мировой порядок» имеет долгую историю и употреблялся, к примеру, еще в начале века президентом США Вудро Вильсоном (а его модификация запечатлена на большой печати этой страны), но, кажется, в качестве современной инициативы идея «нового мирового порядка» была впервые обозначена в межгосударственном политическом лексиконе президентом СССР М.С. Горбачевым в июне 1990 года в ходе его визита в США. Выступая в Вашингтоне и Стэнфорде (Калифорния), президент СССР неоднократно упоминал об «идее вселенского единства», «приближении к новому миру», «создании новой цивилизации», «строительстве здания новой цивилизации», и, наконец, прямо – о формировании «нового мирового порядка» («Государственный визит Президента СССР М.С. Горбачева в Соединенные Штаты Америки 30 мая - 4 июня 1990 года. Документы и материалы», с.48-49, 70, 131, 135. См. также: M. Gorbachev. «Perestroika and the New World Order: Selected speeches». Moscow, 1991). В том же году вышла книга Жака Аттали «Линии горизонта» (J. Attali. Lignes d'Horizons. P. 1990), в которой была предпринята попытка эскизно очертить контуры «грядущего мирового порядка». Термин приобрел современное звучание после подписания Парижских соглашений в конце того же 1990 г., подведших первые итоги завершения «холодной войны», но особенно - после того, как 41-ый президент США Джордж Буш воспользовался им в начале 1991 г. в контексте ситуации, сложившейся в результате «войны в Заливе». Его содержание фактически слилось с долговременной стратегической линией США, нацеленной на формирование «всемирной среды, благоприятной для выживания и процветания американской системы» (документ НСБ N 68/1950). Поражение коммунизма как мировой системы и распад СССР резко усилили актуальность понятия. Логическая черта была в конце концов подведена в марте 1999 г. после окончательного распада ялтинско-хельсинского мироустройства, откровенной смены парадигмы международного права. Концепция, впрочем, сохраняет некоторую невнятность, позволяющую временами вкладывать в нее достаточно различный смысл. Ее внутреннее содержание, с одной стороны, тесно связано с основополагающими постулатами неолиберализма («глобальный свободный рынок») и мондиализма («глобальное управление»), с другой - атрибут «новый мировой» частично восходит к весьма отличной по духу концепции «новый международный экономический порядок», активно разрабатываемой в 70-е годы, а также к самой идее ненасильственного мира (Исайя, 11, 6-9).

[xxiii] Z. Brzezinsky. Out of Control: Global Turmoil on the Eve of the 21 century. N.Y., 1993; S. Huntington. The Clash of Civilizations. - Foreign Affairs. N72 Summer 1993; idem. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N.Y., 1996; Окружное послание Evangelium Vitae папы Иоанна Павла II О ценности и нерушимости человеческой жизни. Париж-Москва, 1997; G. Soros. The Crises of Global Capitalism. Open Society Endangered. N.-Y., 1998.

[xxiv] Характеризуя современные процессы глобализации папа Иоанн Павел II, в частности, заявил: «Поскольку, однако, глобализация руководствуется только законами рынка в интересах наиболее могущественных, ее последствия могут быть только негативными. Таковы, к примеру: подход к экономике как к абсолютной ценности; безработица; упадок многих общественных служб; разрушение окружающей среды, природы; рост разрыва между бедными и богатыми; несправедливая конкуренция, которая ставит бедные нации в положение все большей униженности». (Цит. по: Этос глобального мира. М., Горбачев-фонд, 1999, с.12.)

[xxv] Дж. Сорос. Свобода и ее границы. – Московсие новости, 1997, №8.

[xxvi] «До конца ХХ столетия концепция истории уходила корнями в европейскую модель государственной политики, определявшейся националистическими ценностями и символикой. Наступающая эпоха будет во все большей мере характеризоваться азиатской моделью государственной политики, базирующейся на экономических ценностях, которые предполагают в качестве основного принципа использование знаний для получения максимальной выгоды». Ш. Перес. Новый Ближний Восток. М., 1994, с.188.

[xxvii] Л. Фридман. Россия в современном мире: геополитические выводы из геоэкономической ситуации. - Рубежи. 1996, №5, с.92.

[xxviii] «Развивающиеся страны, третий мир вступили в новую фазу... Наконец-то этот третий мир - игнорируемый, эксплуатируемый и презираемый, как и третье сословие, также захотел обрести собственную судьбу». A. Sauvy. - L`Observater. Paris, 14 aout., 1952.


© Журнал «ИНТЕЛРОС – Интеллектуальная Россия». Все права защищены и охраняются законом. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ №77-18303.