Александр Неклесса

PAX OECONOMICANA: МЕНЯЮЩИЙСЯ ХАРАКТЕ МИРОВОЙ ЭКОНОМИКИ

Истории как науки нет, есть только свойство угадывания (интуитивного понимания) того, что в действительности имело место. Для исторического видения фактические данные — это всегда символы.

Освальд Шпенглер

Куда идет мир: к глобальному гражданскому обществу, к многополюсному социуму, к новой биполярности США и Китая, к монополярной системе правления страны-гегемона либо международной администрации, к безбрежному и анонимному пространству, управляемому и направляемому безликими сетевыми организациями, или же к распаду всякой устойчивой социальности и вселенскому хаосу?

Что в конце концов происходит: созидание или разрушение, прорыв в будущее или провал в прошлое, повышается или понижается на планете градус цивилизации? Вот, пожалуй, центральные вопросы, интригующие и завораживающие тех, кто занимается сейчас современной «игрой в бисер» — вычерчиванием социально-политической картографии наступившего века.

То, что мир уже никогда не будет таким, каким он был или казался в прошлом столетии, становится очевидным. Новые организационные схемы и принципы управления взрывают прежние социоконструкции, меняя привычные коды власти. Существующие карты ХХI в. пока весьма расплывчаты, неточны, а порой более чем двусмысленны. На их виртуальных листах видны одновременно и контуры «великой суши» Четвертого Рима — грандиозной системы глобальной безопасности, ориентированной на новый орган всемирно-политической власти, и волнистые линии «мирового океана» — нестационарной, турбулентной системы международных связей, не нуждающейся в устойчивой государственности.

Между тем на едином глобусе обновленной реальности мозаика неурегулированных до конца конфликтов с внешним участием (а тут можно вспомнить и Ирак, и Боснию, и Косово, и Македонию, и Афганистан, и другие, менее заметные точки) исподволь выстраивается в единый типологический ряд. Умножаясь в числе и расширяясь в пропорциях, эта динамичная патина социальных вывихов и пришедших извне властных компенсаций постепенно сливается в неведомый ранее социотопологический синтез, сложный рельеф повсеместно контролируемого и управляемого хаоса. Так что новый камзол мирового порядка имеет скрытую до времени, но дырявую подкладку — ткань универсальной мировой анархии.

Глобальная трансформация

Процессы, разворачивающиеся в настоящее время на планете, вряд ли можно назвать однозначными, тем более легко прочитывающимися. Социальные, политические, экономические мутации образуют новые смысловые конструкции, структура которых в каждом отдельном случае вроде бы ясна, но общий смысл — темен, а механизм действия нередко обескураживает. Осмысление алгоритма глобальной трансформации в его различных проявлениях является в настоящее время едва ли не основным интеллектуальным занятием гуманитарного научного сообщества.

На рубеже нового тысячелетия, этого пока невнятного Tertium Quid современной цивилизации, о контурах новой цивилизации, о механике драматичных изменений, о своем видении будущего сочли необходимым высказаться многие из исследователей социальной перспективы: О.Тоффлер и Дж.Несбит, Дж.Гэлбрайт и И.Валлерс­тайн, З.Бжезинский и Г.Киссинджер, А.Турен и Н.Хомски, Л.Туроу и А.Этциони, М.Кастельс и Э.Люттвак, С.Хантингтон и Ф.Фукуяма, П.Дракер и Э.Гидденс1. Среди дискуссионных проблем современности оказались такие ключевые феномены, как глобализация, социальный постмодерн, новый мировой порядок, «сетевое сообщество», хозяйственная трансформация, интенсивное развитие информационной экономики (или, как ее стали определять, knowledge-based economy), наконец, специфической генезис «новой экономики» в США. В последние годы, кроме того, публикуется значительное число работ как об Азиатско-тихоокеанском регионе, о становлении на просторах Восточной и Юго-Восточной Азии комплементарного пространства индустриальной цивилизации — Нового Востока, так и о нарастающей дисперсии власти, различных проявлениях асоциальности, о росте влияния деструктивных, террористических организаций и расширении зыбких границ трансконтинентального архипелага Глубокого Юга2.

Современная цивилизация подвергается универсальной трансформации и в ряде своих жизненно важных проявлений демонстрирует черты новой исторической эпохи. Вот, пожалуй, главный итог, «сухой остаток» новизны от многочисленных дискуссий ХХ в. В последнее десятилетие ушедшего столетия чаще, чем прежде, можно было услышать о неприглядных, теневых сторонах Нового мира.
В разительном контрасте с оптимистичными схемами global village 60–80-х годов звучали рассуждения о наступлении периода глобальной смуты (З.Бжезинский), о грядущем столкновении цивилизаций (С.Хантингтон), об угрозе планетарного хаоса (К.Санторо), о движении общества к новому тоталитаризму (Иоанн Павел II), о конце либерализма (И.Валлерстайн), об угрозе демократии со стороны не ограниченной в своем «беспределе» рыночной стихии (Дж.Сорос), о поражении цивилизации и пришествии нового варварства3... В ряде исследований проявилась весьма критичная оценка процесса глобализации, указывающая на его как минимум неоднозначность4. Заметно чаще звучит тема деконструкции, связанной с глобализацией массовой мифологии, которая по-своему затмевала драматичные реалии возникающего мира, сковывала процесс его осмысления. Лишь с недавних пор стало осмысляться различие между глобализацией как тенденцией, определяемой мощью цивилизации, ее способностью эффективно проецировать себя в планетарном масштабе, и глобализмом как определенным цивилизационным стандартом, мировоззрением, имеющим свои теневые стороны и порождающим собственную антитезу — идеологию и движение антиглобализма.

К началу XXI в. на планете отчетливо проступили контуры ее монополярной геометрии. «Окончание тысячелетия совпадает с периодом, когда преимущество Америки превратилось в доминирование, — констатировал Г.Киссинджер. — Никогда прежде ни одна страна не достигала такого преобладающего положения в мире и в столь многих областях деятельности, начиная от производства вооружений до предпринимательской активности, от технологических достижений до массовой культуры»5. А С.Бергер, помощник по национальной безопасности 42-го президента США Уильяма Клинтона, выступая в Национальном клубе печати с докладом «Американ­ское лидерство в XXI веке», закончил речь следующими словами: «Америка достигла такого уровня, когда по своей силе и процветанию мы не имеем себе равных. Это очень хорошая позиция для вступления в новую эру»6.

«Кто равен мне в мире сем?» На пороге третьего тысячелетия перед Соединенными Штатами Америки, ставшими глобальной державой, моделью Нового Рима в постсовременной Ойкумене, раскрылись волнующие перспективы. Однако лидерство США все чаще связывается с экономическим и военным превосходством и все реже с превосходством культурным и моральным. Г.Киссинджер в процитированной выше статье (опубликованной, кстати, под характерным названием «Наше близорукое видение мира») отмечает, что американское общество «в результате окончания холодной войны испытало искушение навязать миру в одностороннем порядке свои предпочтения без учета реакции других народов либо иных долгосрочных издержек данного курса»7. Критике, в частности, подвергались наметившееся расхождение между политической риторикой и повседневной практикой американской администрации, ее неспособность плавно и гармонично трансформировать декларируемые прин­ципы правления в общепринятые нормы поведения; появились сомнения и в отношении способности США удержать мировую ситуацию от сползания к хаотизации и последующему коллапсу.

Действительно, построение универсального сообщества, основанного на началах свободы личности, демократии и гуманизма, на постулатах научного и культурного прогресса, на идее вселенского содружества национальных организмов, на повсеместном распространении модели индустриальной экономики, к началу нового века оказалось под вопросом. Напротив, происходит размывание структур гражданского общества, самого2 секулярного мироощущения, демократических принципов и процедур, все чаще используемых как камуфляж для совсем не демократической политики. «Не будет преувеличением утверждение, что в наиболее сознательных кругах западного общества начинает ощущаться чувство исторической тревоги и, возможно, даже пессимизма, — описывает создавшееся положение З.Бжезинский. — Эта неуверенность усиливается получившим широкое распространение разочарованием последствиями окончания „холодной войны“. Вместо нового мирового порядка, построенного на консенсусе и гармонии, явления, которые, казалось бы, принадлежали прошлому, внезапно стали будущим»8. В провозглашенной Америкой «Национальной стратегии для нового столетия» прямо констатировалось, что баланс безопасности в мире динамичен и неустойчив, поскольку подвержен угрозам, опасный потенциал которых «имеет тенденцию к росту».

В самих Соединенных Штатах в начале нового века также обозначились определенные негативные тенденции в обществе и экономике, появились симптомы дисгармонии, спада. Да и социально-политическое обустройство планеты при помощи одних только финансово-правовых технологий стало выглядеть все менее вероятным. Мир ощутил вновь учащающийся пульс перемен, приближение некоего исторического момента истины. В этих условиях американская элита и администрация Дж.Буша-младшего, судя по ряду признаков, пришли к выводу о необходимости активных действий на опережение негативных сценариев развития событий.

***

Утверждающийся на планете порядок все отчетливее проявляет себя как порядок экономический — Pax Oeconomicana. Становление глобальной экономики — торжество мировой революции нового века. Однако появление этого глобального субъекта не привело к удалению с поля прежних игроков. Возникла эклектичная реальность, более сложная и порой парадоксальная в своих проявлениях, сочетающая характерные черты обеих структур. При этом происходит существенный сдвиг в привычных способах проекции власти.

Экономика меняет свое содержание, ей тесно в рамках прежних смысловых конструкций. Она начинает проявлять себя не только как способ хозяйствования, но и как доминирующая система управления обществом, как политика и даже идеология наступающей эпохи, становясь, по сути, новой властной системой координат. В результате привычные геополитические ориентиры уступают место геоэкономическим реалиям нового космоса9. Силовые маневры эпохи практически уже не связаны ни с завоеванием территорий, ни даже с прямым подчинением экономического пространства противника. Они скорее нацелены на навязывание окружению своей политической воли и видения будущего, на установление и поддержание желаемой топологии мирохозяйственных связей, на достижение стратегических горизонтов, определяемых закономерностями геоэкономической конкуренции и масштабного управления рисками, на упрочение либо подрыв той или иной системы социально-экономи­ческих ориентаций.

Столкновение форм и стилей хозяйствования, соперничество основных центров мирового развития, социальные и финансовые коллизии, непростые взаимоотношения между региональными сообществами — все эти драматичные игры нашего времени сопровождаются утверждением и одновременно реконфигурацией системы глобальной безопасности. Использование военной силы в этом контексте все чаще сводится к «диффузным войнам» — рамочной и превентивной демонстрации воли к ее применению, впечатляющих технических возможностей, точечных, но мощных ударов, нежели к полномасштабной и долговременной реализации более привычной логики боевой мощи. Параллельно на просторах планеты разворачиваются нешуточные, хотя подчас невидимые обывателю сквозь голубой кристалл СМИ, геоэкономические войны, в ходе которых складываются очертания новой реальности, иного мироустройства.

К началу нового тысячелетия два взаимосвязанных явления заметно изменили облик мировой экономики. Во-первых, у нее появилась метаэкономическая оболочка, надстройка над микро- и макроэкономическими процессами в виде глобальной метаэкономики со своими специфическими законами и реалиями. Во-вторых, сменился ее центральный вектор, связанный с открывшейся возможностью масштабного перераспределения мирового дохода на основе сложноподчиненной геоэкономической конструкции, которая в перспективе должна увенчаться короной общемировой налоговой системы. В мире прочерчивается универсальный социальный горизонт, чье имя — тотальный рынок. Высветились такие феномены, как мировая резервная валюта — алхимический кредит последней инстанции; глобальный долг, процентные выплаты по которому служат источником новых займов; последовательная приватизация прибыли вкупе с социализацией издержек; свобода движения капиталов и параллельно — препоны на путях перемещения низкоквалифицированных трудовых ресурсов; экспорт сверхэксплуатации и манипулирование рынком; управление рисками и хорошо темперированная хаотизация; универсальная коммерциализация жизни и максимизация доходов без учета состояния социальной среды и хозяйственной емкости биосферы.

Стремление к господству над природой (после впечатляющего инновационного прорыва последних веков) уступает место изощренному управлению людьми — системной оптимизации ранее обретенного знания, эффективному использованию его плодов, инвентаризации глобального имущества, составлению глобального каталога ценностей и объектов. Последовательно формируется мирохозяйственная среда, в которой производство нерыночного объекта (не-товара) становится процессом эфемерным и маргинальным.
Новая сервисная экономика высокопрофессиональных услуг, цифровая экономика и экономика знаний резко раздвигают экономический горизонт, начавший сужаться в мире «пределов роста» природозатратной экономики. В отличие от нее экономика инновационная способна заметно снижать значение подобных ограничений, а информационная — их практически не имеет. Происходит миниатюризация и оптимизация промышленных механизмов, уменьшается их потребность в энергоносителях, ряд современных отраслей производства носят выраженный невещественный характер. Кроме того, инновационный творческий «дар» (от слова «даром») в отличие от сырьевых и биосферных ресурсов возобновляем и неисчерпаем.

Между тем в постиндустриальной экономике возникают собственные непростые проблемы. Здесь фактически столкнулись две тенденции: одна, связанная с развитием информационных и финансово-правовых технологий, процессом каталогизации человеческого универсума, становлением системы глобального управления; и другая, основу которой составляет получение нового знания о мире и человеке. Трансформация предметного поля современной инновационной экономики в значительной мере связана с впечатляющим развитием социальных, финансовых, правовых, информационных и других «мягких», социогуманитарных технологий. Однако креативная «сырьевая составляющая» этого экономического пространства — индустрия идей, импакт-факторов, семантических системообразующих концептов — в ряде случаев с трудом осознается как актуальная экономическая реальность.

Человек-творец — видимая основа постиндустриальной экономики. В странах нового, технологического сообщества наиболее эффективным видом капиталовложений оказываются инвестиции не в информатику, а в «человеческий капитал». Реально функционирующая экономика объединяет достижения двух сфер — информационной и инновационной (хотя с заметным креном в сторону первой), снижая роль, маргинализируя значение таких, казалось бы, основополагающих институтов, как основные фонды и даже издержки производства. Одновременно в ее недрах вызревает драматичный конфликт между управленческой элитой и производителями нового знания, своего рода новый классовый рубеж XXI сто-
летия.

Управленческая, административная коллизия тесно связана с институтом гигантских ТНК и ТНБ. Эти организмы, обладая колоссальной мощью и контролируя мировое экономическое пространство, совместными усилиями выстраивают сложноподчиненную конструкцию глобальной хозяйственной сферы. Достаточно сказать, что в списке 100 крупнейших экономик мира (понимаемых как национальные и транснациональные организмы) 51 позицию занимают ТНК. В рамках генеральной линии своей деятельности они не столько создают новый продукт, наделенный теми или иными потребительскими свойствами, сколько формируют долгосрочную «колею» организованной, олигополизированной торговли (подчас в виде макродиад, парного дублирования производства). Имеет место также субъективация стоимости, произвольное оперирование издержками производства, их подчинение маркетинговой стратегии, активная торговля брэндом («продается товар, покупается — брэнд») и интеллектуальной собственностью, сброс рисков на мелкие и средние предприятия через систему аутсорсинга и т.п.

Альтернативный тренд проявляется в росте численности и качественном развитии разнообразных венчурных средних, мелких и микропредприятий. Его специфика состоит в том, что центром тяжести предприятий новой экономики постепенно становятся не основные фонды и даже не управленческий ресурс, а непосредственно хорошо организованная информация и «человеческий капитал» и все чаще — некоторое критическое число творческих личностей, от наличия или отсутствия которых порой зависит судьба самых мощных организаций. Но основную альтернативу прежним управленческим кодам представляют, пожалуй, сети, основной организационный принцип высокоразвитой, автономной, персонализированной среды действия.

Сеть — это стратегическая кооперация, приспособленная скорее для координации действий субъектов, нежели для управления объектами. Иначе говоря, здесь естественно сосуществуют достаточно различные тренды в рамках определенного семантического интеграла. Распространение подобных организаций и нарастающее усиление их влияния — магистральная тенденция наших дней. По потенциалу управленческих кодов, по эффективности процедур эти социальные и экономические организмы выше привычных форм организационной культуры. Подобный тип лучше приспособлен к динамичному, турбулентному состоянию среды, где вместо непрерывной функции реализуются цепочки дискретных проектов в некотором общем контексте. «Сетевая культура» расцветает именно на разломах, в момент кризиса или взлета. Проектная логика способна в этих непростых условиях минимизировать влияние долгосрочных, инерционных алгоритмов действия и связанных с ними принципиальных ошибок. Кроме того, сетевая организация, будучи принципиально абюрократичной, способна к чудесному качеству — преадаптации, т.е. может схватывать на лету ту или иную тенденцию и готовить результат, для которого пока нет массового потребителя.

Оба тренда, однако, не существуют в хозяйственной реальности как автономные и открыто противостоящие друг другу. Скорее это две стратегические установки, нередко реализованные в недрах единых хозяйственных организмов, правда, в заметно различных пропорциях. Отражается данная дихотомия также в перманентной конкуренции (диалоге) двух типов деятельности — управленческой и креативной — на всех уровнях экономического космоса. Ученый, привыкший оперировать специальными терминами, сказал бы, что вся эта реальность голографична, и был бы прав.

***

Все более заметное воздействие на судьбы экономики и цивилизации оказывает энергичная и призрачная финансовая неоэкономика — этот интернациональный Квази-Север новых мировых пространств. Его генезис теснейшим образом связан с утверждением в ХХ в. идеологии кредитного замысла, распространением транснациональных схем координации и управления хозяйством, глобализацией деятельности банковского сообщества, появлением феномена офшорных зон и огромных массивов «беспризорных» денег (евро-долларов) и в конечном счете с рождением нового поколения экономических игр — масштабных финансовых технологий, реализованных в ходе «информационной революции.

Новое информационное пространство позволило эффективно объединить разноликий мир в единое целое, осуществлять глобальный мониторинг экономической деятельности, контроль и управление ею. При этом интенсивно развивавшаяся отрасль информационно-коммуникационных услуг быстро превратилась в самостоятельный сегмент мирового хозяйства, часть постиндустриальной сферы, которая растет едва ли не самыми бурными темпами. Действительно, если привычные виды промышленного производства, имеющие дело с материальными объектами, оказались в жестких «пределах роста», то горизонты виртуальной реальности стали своего рода дальним рубежом цивилизации, вполне свободным от подобных ограничений. Финансовая неоэкономика — это одновременно и жизненная субстанция, и действенный символ современного прочтения глобализации. Здесь сошлись воедино экономическая интеграция, тотальная информатизация и транснациональная коммуникация. Здесь же отчетливее всего проявился сам дух нового универсализма, заменивший проект мирового гражданского общества идеей глобального планирования и тотального контроля за распределением ресурсов.

Практическое становление неоэкономики тесно связано с фатальным кризисом бреттон-вудской системы, проявившимся в начале 70-х годов и вполне совпавшим с логикой информационной революции, что, в частности имело следствием виртуализацию денег, рост всего семейства финансовых инструментов. В результате мир финансов практически стал автономным космосом, утратив прямую зависимость от физической реальности (что нашло свое выражение в отказе от рудиментов золотого стандарта, т.е. самого принципа материального обеспечения совокупной денежной массы). Пороговым событием, пожалуй, явилось изменение статуса фактической мировой резервной валюты — доллара. В 1971–1973 гг. США отказались от золотого обеспечения своей валюты. Перестал действовать, хотя и усеченный после 1934 г. (существовавший только для других стран), принцип обмена американских бумажных денег на золото10.

Новая экономическая реальность оказалась необычайно эффективной в условиях технологизации, компьютеризации и либерализации валютно-финансовой деятельности, раскрепощенной как в национальных границах, так и особенно на просторах транснационального мира. Быстрое развитие микропроцессорной техники, цифровых технологий, телекоммуникаций создавало единую виртуальную среду, способную координировать события и действия в масштабе планеты, причем в режиме реального времени, оперативно производить многообразные платежи и расчеты и мгновенно перемещать их результаты по электронной сети, стимулируя рост новой глобальной субкультуры — финансовой цивилизации. К концу прошлого века на планете сформировалось вполне автономное «номинальное» поле разнообразных валютно-финансовых операций, нередко расходящихся на практике с интересами человечества, потребностями и нуждами реальной экономики, ее возможностями, объемом. Более того — подвергающих дальнейшее развитие общества, а возможно, и само его существование достаточно серьезной опасности.

За последние десятилетия в мире было разыграно несколько стратегических валютных и финансовых комбинаций, последовательно поднимавших ставки в этом глобальном казино. Один за другим возникали многоходовые, долгосрочные сюжеты: распространения мировой резервной валюты, обеспечивающей источник перманентного кредита (евродоллары); масштабной игры с нефтедолларами, превратившей ресурсы «третьего мира» в плоть и кровь глобальной кредитно-финансовой системы; аккумулирования совокупного глобального долга, последующей его реструктуризации и перехода финансового сообщества к косвенному управлению такими макроэкономическими объектами, как национальная экономика развивающихся стран, что, в частности, позволило отодвинуть далеко в будущее сценарий резкого скачка цен на природные ресурсы. В результате вместо взлета цен на полезные ископаемые к концу XX столетия разразился настоящий сырьевой бум.

Технология масштабной экономической игры выглядела приблизительно следующим образом. В начале 70-х годов, произошло радикальное изменение цены на нефть, выраженной в новых, реформированных долларах, которое привело к настоящему взрыву на кредитном рынке. Кредит стал общедоступным, даже избыточным. Началась яростная конкурентная борьба за клиентуру, процентные ставки серьезно понизились (а в условиях инфляции порой становились отрицательными), т.е. финансовые ресурсы на глазах превращались в скоропортящийся товар. В результате возник своего рода финансовый клондайк. В числе ведущих потребителей избыточных средств оказались многие развивающиеся страны, в том числе недавно обретшие независимость. При этом проценты по кредитам, как правило, погашались за счет новых займов, банки имели устойчивый доход, а экономика процветала в условиях низких учетных ставок и массированных капиталовложений. Однако подобное благополучие зиждилось на весьма непрочном фундаменте. Именно тогда в результате коллективных усилий различных сторон в мире сформировалась основа перманентного глобального долга.

К началу 80-х годов ситуация драматичным образом изменилась. На новом этапе повышения цен на нефть виток инфляции потребовал принятия уже достаточно жестких мер, в том числе увеличения процентных ставок. Кроме того, к этому времени сами нефтедобывающие страны увязли в трясине многочисленных, нередко весьма дорогостоящих и амбициозных проектов. В странах же Севера были оперативно задействованы финансово-экономические механизмы, позволявшие перераспределять избыточную геосферную ренту в свою пользу. И наконец на роль крупнейшего заемщика стали претендовать Соединенные Штаты Америки, столкнувшиеся в силу ряда обстоятельств с устойчивым ростом государственных расходов и бюджетного дефицита. Оскудение кредитного рынка быстро создало проблему выплат по ранее взятым долговым обязательствам, множество развивающихся стран стали погружаться в дурную бесконечность «потерянного десятилетия», в результате чего еще более ужесточалась политика банковского сообщества, оказавшегося перед угрозой глобального финансового краха. Первой его ласточкой стал долговой кризис 1982 г.

Спасением явился переход банковских учреждений к коллективным действиям. (Не случайно рождение в том же году влиятельных организаций кредиторов — Парижского и Лондонского клубов.) Во главе новой комплексной стратегии оказались международные экономические организации: Международный валютный фонд и Мировой банк, созданные в рамках бреттон-вудской системы для других целей, но обретшие второе дыхание, вовремя оценив открывшиеся перспективы. Основой кредитно-финансовой политики стала методичная реструктуризация задолженности стран-заемщиков, санация их финансового положения, сокращение бюджетного дефицита, а также структурная перестройка экономик, сопряженная с широкой приватизацией, максимальной либерализацией цен и внешней торговли, ведущая к росту экспорта, а соответственно и валютной выручки, необходимой для расчетов с кредиторами. В итоге мировая финансовая система устояла, однако глобальная экономика приобрела качественно иной облик.

При анализе стратегии адаптации периферийных экономик к глобальному рынку — программ структурной перестройки и финансовой стабилизации — обращают на себя внимание следующие обстоятельства.

Во-первых, в отличие от прежних рецептов догоняющего развития алгоритмы структурной перестройки были нацелены на создание жизнеспособной геоэкономической модели перераспределения мирового дохода. Имеет эта модель и весьма серьезные социальные следствия, связанные со сжатием внутреннего потребления в странах-должниках (и его перераспределением в пользу внешнего мира), ибо радикальное уменьшение бюджетных расходов, конечно же, влияет на положение широких слоев населения.

Во-вторых, стабилизируя состояние финансовой среды и стимулируя ее развитие (формируя платежеспособный спрос на финансовые ресурсы и услуги), данный пакет реформ призван решить также другую стратегическую задачу — обеспечить долгосрочную встроенность (adjustment) Юга в систему североцентричного глобального рынка в качестве его ресурсно-сырьевой составляющей, выводя ситуацию пресловутых «ножниц цен» на качественно новый уровень.

Таким образом, органичное в русле рассматриваемых реформ снижение либо полная отмена экспортных пошлин помимо стабилизации долговой проблемы (или, правильнее сказать, перевода этой долгосрочной проблемы на хорошо обустроенную колею, уходящую в бесконечность) формирует благоприятный торговый климат для стран—импортеров сырьевых продуктов. Тем самым, по сути, стимулируется сырьевой бум: изобилие дешевых ресурсов в силу естественного в подобных условиях падения цен, а распределение прибыли становится доходным занятием структур, контролирующих международные торговые операции. При этом у стран-потребителей остаются рычаги для изменения в свою пользу схемы распределения геосферной ренты — за счет введения высоких импортных тарифов (под предлогом антидемпинговых процедур) либо в форме особого налогообложения первичной обработки дешевого сырья у себя в стране (как бы выравнивая конечную цену продукта по высокой внутренней планке). А также и в форме потребления фактически бесплатных экологических ресурсов ввиду отсутствия глобального рыночного механизма в этой сфере.

И еще одно обстоятельство надо бы отметить. В самой аксиоматике данной концепции реформ, в сущности, было заложено некое фундаментальное противоречие между стимулированием развития рыночной среды, национального частного сектора и внерыночным характером действий международных организаций, фактором их целенаправленного, устойчивого влияния на процесс принятия решений в странах-реципиентах. В результате, несмотря на декларируемые цели, фактический контроль за социально-экономической деятельностью зачастую переходил не столько к местному частному сектору, сколько к иностранным донорам и международным организациям, формируя контекст своеобразного, североцентричного «макроколониализма».

***

Кризис индустриального мира потребовал не только воплощения оптимизационных и паллиативных схем по его преодолению. Одновременно открылись шлюзы, сдерживавшие развитие откровенно спекулятивных тенденций. Быстрыми темпами стала расти хищническая квазиэкономика, паразитирующая на новых реалиях и имеющая мало общего с конструктивным духом хозяйственной практики Нового времени.

Создается впечатление, что в мире происходит постепенное, но постоянное, последовательное вытеснение идеологии честного труда альтернативной ей идеологией финансового успеха. Деморализация экономических отношений — явление весьма тревожное, влекущее за собой массу серьезных последствий. Еще Аристотель рассматривал экономику как часть более широкого текста политики и этики. По самой своей сути, она не есть некая универсальная технология, действенная на все времена и для всех народов, но, хотя это и не всегда очевидно, весьма специфичный феномен культуры. Не исключено, что тотально аморальная экономика в длительной перспективе попросту невозможна. Помимо уже рассмотренных доводов приведем еще один, быть может не самый главный, но на сегодняшний день активно обсуждаемый аргумент. Так, разрушение привычного контекста экономических операций, кризис самой атмосферы доверия, вытеснение морали правом, утверждение сугубо формальных, а то и прямо математизированных условий экономической деятельности в конечном счете приводит к экспоненциальному росту необходимости их перманентной юридической фиксации, что скачкообразно увеличивает количество конфликтных ситуаций на различных уровнях атомизированного общества. Иными словами, происходит резкое возрастание затрат и подрывается сложившаяся система взаимоотношений. Утрата же доверия к стабильности самого контекста экономических операций (зачастую связанная не столько с реальной ситуацией, сколько с ее конъюнктурной интерпретацией, т.е. с общественной психологией), в свою очередь, проявляется как в экономических, так и в социальных потрясениях11.

Глобализация финансовой деятельности при относительной слабости институциональной и правовой базы в масштабе планеты, отсутствии соответствующих регулирующих органов позволяет действенно преодолевать ряд законодательных ограничений и норм, существовавших в пределах национальных границ. При этом на карте мира появляются как бы условные государства — терминалы транснациональных организмов, наподобие офшорных зон, чье истинное предназначение — реализация разнообразных схем лукавой экономической практики, включая асоциальные и криминальные комбинации. В наметившемся расщеплении социальных и финансово-экономических целей общества можно усмотреть определенную историческую преемственность от времен Великой депрессии, реализовавшей массовое уничтожение продуктов хозяйственной деятельности человека ради достижения финансовой выгоды и проложившей путь для еще более внушительного вида поставленной на поток «экономики деструкции» — индустрии высокотехнологичных, промышленно- и ресурсоемких войн ХХ в.

На пороге нового столетия уже сама кризисность мира становится одним из парадоксальных источников дохода. Выражается это в разрастании комплексной экономики управления рисками — хеджировании, опционах, фьючерсах, появлении инновационных форм страхования, реализации схоластичных, но хорошо продуманных схем валютно-финансовых спекуляций и интервенций, развитии финансовой математики, целенаправленной организации и даже прямом провоцировании финансово-экономических турбулентностей. Пример тому — колоссальный по объему рынок вторичных ценных бумаг (производных финансовых инструментов), который в несколько раз превышает совокупный валовой продукт всех стран, в связи с чем беспокойство проявляет, в частности, американская комиссия по стандартизации финансовой отчетности, пытающаяся хоть как-то рационализировать этот неустойчивый сегмент финансового рынка12. В результате в мировой экономике, параллельно двум столь значимым для нее реалиям мировой резервной валюты и глобального долга, кажется, сформировался третий, самостоятельный и внушительный феномен глобального риска. Заодно прорисовываются другие впечатляющие перспективы; например, столкновения различных финансовых инструментов и валют в борьбе за многомерное Lebensraum геоэкономических континентов и электронных сетей — специфическое жизненное пространство XXI в.

Все это постепенно лишает деньги прежнего содержания (и в каком-то смысле реального наполнения), превращая их в средство управления и род особой, энергичной, подчас агрессивной информации. В настоящее время ежегодный объем мировых финансовых трансакций оценивается астрономической суммой порядка полуквадриллиона долларов, что создает ситуацию кредитного риска в глобальном масштабе. Поток операций на валютно-финансовых рынках в десятки раз превосходит реальные потребности финансирования международной торговли, их ежедневный объем примерно соответствует совокупным валютным резервам всех национальных банков13. Еще в 1997 г. базирующийся в Базеле Банк международных расчетов (Bank of International Settelments, (BIS) опубликовал отчет, в котором констатировал реальный характер угрозы срыва мировой банковской системы, ее постепенного выхода за пределы действенного контроля и профессионального прогноза. Аналогичные опасения с 1998 г. периодически высказывал и глава Федеральной резервной системы США Алан Гринспен, допускавший вероятность «системных нарушений (высокотехнологичной финансовой системы. — А.Н.), превосходящих нашу способность понимания или возможности эффективного ответа».

Финансовый «кубик Рубика» постепенно объединяет сюжеты мировой валюты, глобального долга и управления рисками в единый взаимосвязанный комплекс. Теоретически можно представить контуры еще одного вида глобальной игры — контролируемой деструкции или организованного хаоса, — логически завершающей утверждение на планете особой, одновременно иерархичной и турбулентной социально-экономической и политической среды, далеко отстоящей от идеалов мирового гражданского общества. Суть механизма — возможность организации и использования кризисных ситуаций с целью повышения контроля над динамикой тех или иных процессов, изменения логики реализации прав собственности и пропорций архитектуры геоэкономических пространств. Иначе говоря, успех данной стратегии создает условия для перманентного внешнего управления самыми разнообразными экономическими массивами, а в перспективе и всей социальной средой. Клиентам, оказавшимся в сложном положении, предлагается универсальный свод правил, своего рода кодекс должника, предполагающий выполнение ряда обязательных базовых условий для получения помощи по целенаправленному выводу из кризиса. Например, функционирование национальных денежных систем на основе внешней валюты; определение квот и траектории заимствований финансовых ресурсов (что укрепляет положение мировой резервной валюты); установление жесткой взаимосвязи объемов национального бюджета, экспортной выручки, уровня внутреннего потребления и внешних выплат (продлевающих жизнь глобальной долговой экономике); осуществление обязательного страхования финансовых и национальных рисков (расши­ряющих поле управления рисками); проведение заранее оговоренной социальной политики и т.п.

В своей инволюции модель расширенного воспроизводства как экономическая парадигма Нового времени уже прошла несколько нисходящих ступеней. Вначале был соблазн сверхдоходов, получаемых за счет эксплуатации иных регионов и видов деятельности, искусно поставленных в подчиненное положение (вспомним «ножни­цы цен»). Данный процесс, в свою очередь, стал источником дополнительных ресурсов, питательной средой для различного рода финансовых операторов и развития соответствующих технологий, приведших к утверждению своеобразной постиндустриальной надстройки над привычной хозяйственной деятельностью. Метаморфоза денежной сферы в необъятный виртуальный континент способствовала также развитию изощренных финансово-правовых технологий: по форме — более-менее легальных операций и инициатив, а по сути — действий, все отчетливее расходящихся с нуждами реальной экономики, разрушающих ее смысловое поле, паразитирующих на результатах конструктивной деятельности человека.

Дошло дело и до откровенно спекулятивных, целенаправленных атак и акций, имеющих целью получение дополнительной прибыли без производства реальной стоимости (поскольку организация спроса носила «квазистоимостный», провокационный характер), как не создают ее кражи или азартные игры, хотя и они способны перераспределять материальные ценности и приносить доход. А ведь речь идет об играх, основанных не на слепой случайности, а на акциях организуемых и управляемых, т.е. в определенном смысле — шулерских.

Следующий этап — смещение финансовых практик в серую, трудно контролируемую зону сомнительных операций, использующих разночтения в законодательствах различных территорий или общее несовершенство правовой базы, с трудом и не всегда охотно поспевающей за стремительным разрастанием семейства финансовых инструментов. Тут порой происходит фактическое смыкание полулегальных спекулятивных комбинаций с прямо криминальными действиями, слипание «горячих» денег и денег «грязных». Проявляется также (в качестве самостоятельного вида квазиэкономической активности) такой род хозяйственного вампиризма, как прямая деконструкция цивилизации, инволюционное расхищение ее плодов, наиболее подходящее название для которого, пожалуй, «трофейная экономика». Завершающим логическим звеном в этой цепочке становится общий хаос, но хаос управляемый и направляемый.

Некогда Новое время, освобождаясь от заскорузлой психологии собирания богатств, формировало энергичную экономику, преображавшую, перестраивавшую мир, превращавшую сокровища в действенный капитал. И вот теперь капитал постепенно умаляет свою производственную составляющую, вновь трансформируясь в квазизолото финансово-информационных потоков. В подобной механике мира цели социального развития оказываются в какой-то момент полностью подчиненными корыстным и конъюнктурным интересам финансовой олигархии.

Нынешняя трансформация хозяйственной деятельности не только освобождает скованного виртуального джинна, но одновременно пестует неокриминального Голема, стремительно растущего и набирающего вес. В последние годы происходит заметное умножение сфер человеческой практики и рост числа территорий, прямо пораженных криминальной и террористической активностью, сливающихся в единый феномен деструктивной квазиэкономики — более чем специфической хозяйственной сферы, уже сейчас ворочающей сотнями миллиардов долларов и подчиняющейся качественно иным, нежели легальная экономика, фундаментальным законам (факти­чески производя ущерб, т.е. «отрицательную стоимость»)13. Эффект от разрастания, усложнения, диверсификации подобного параэкономического базиса постепенно сказывается и на Большом Социуме, подрывая его конструктивный характер, вызывая моральные и материальные деформации, а в перспективе ведя к перерождению общества.

В результате развития этих тенденций все труднее избавиться от впечатления, что утро нового века постепенно заслоняет отбрасываемая из будущего тень «второй великой депрессии», но на этот раз глобальной и, что более важно, выходящей за рамки собственно экономических неурядиц.

Замкнутый горизонт

От несчастных обитателей Тьерра-дель-Фуэго до самых передовых народов Западной Европы — нет такой социальной ступени, которую нельзя было бы обнаружить в нескольких точках земного шара, причем эти точки обычно расположены далеко друг от друга.

Огюст Конт

Переплавленное в тигле интенсивного взаимодействия стран и народов новое мироустройство постепенно замещает прежнюю национально-государственную модель Ойкумены более сложным, полифоничным сочетанием геоэкономических регионов. В рамках глобальной, но все же не вполне универсальной экономики проступают контуры ее специализированных сегментов — самобытных «больших пространств», внутренняя мозаика которых объединена культурно-историческими кодами, общим стилем хозяйственной практики, социально-экономическими интересами и стратегическими замыслами15.

Эти взаимосвязанные миры-экономики в ряде случаев разрывают географические рамки, объединяя ведущих игроков той или иной лиги, невзирая на их региональное гражданство и национальную принадлежность. В результате над прежней национально-госу­дарственной схемой членения человеческого универсума все более отчетливо нависает внешняя оболочка нового регионализма и групповых коалиций. Или, иначе говоря, — гибкий каркас геоэкономических рубежей Нового мира.

Властная система координат сопрягает новые центры силы с ведущими персонажами прежней национально-государственной системы, чьи реальные границы в экономистичном универсуме уже сейчас заметно отличаются от привычно четких административно-государственных разграничительных линий, плавно трансформируясь в ползучий суверенитет стран-систем, множащихся по миру зон национальных интересов и региональной безопасности. Таким образом, в переходной, дуалистичной конструкции глобального мироустройства сопрягаются два разных поколения властных субъектов: старые персонажи исторической драмы — национальные государства и разнообразные сообщества-интегрии. Происходит кристаллизация властных осей Нового мира, контур которых представлен различными советами, комиссиями и клубами глобальных неправительственных организаций (НПО).

При этом система взаимоотношений внутри нарождающегося Pax Oeconomicana заметно отличается от принципов организации международных систем уходящего в прошлое мира Нового времени. Да и ключевой вид деятельности — финансово-правовое регулирование, т.е. реальный механизм глобального планирования и долгосрочного перераспределения ресурсов, отнюдь не «открытое акционерное общество» и не «организация объединенных наций», включающая все страны и народы планеты. Напротив, это подчеркнуто обособленная, элитарная отрасль хозяйствования, доминирующий слой глобальной экономики, представляющий ее практически автономный верхний этаж.

С реалиями данного космоса в наибольшей степени связаны, конечно же, Соединенные Штаты Америки (и такой их специфический влиятельнейший в современном мире институт, как Федеральная резервная система), однако и тут существуют достаточно серьезные противоречия. Расширяющийся интернациональный космос (естест-венная вотчина НПО и ТНК, но прежде всего — мир банковских и финансовых сетей) постепенно обретает все большую свободу во все менее поддающейся регулированию среде. И хотя этот транснациональный метарегион все еще имеет определенную географическую привязку, системный центр, по самой своей специфике, сути, характеру деятельности он — глобален. Проявляя собственное историческое целеполагание, виртуальный континент оперирует смыслами, способными вступать в конфликт с целями и ценностями всех земных регионов, включая материнский — североатлантический.

Новый полюс мира стремится охватить своей сетью координат все прочие геоэкономические пространства и континенты, взять их под властный контроль, искусно объединив в единую иерархичную и хорошо управляемую конструкцию.

***

Рубеж столетий — окончание периода биполярной определенности и ясности глобальной игры на шахматной доске ялтинско-хельсинкского «позолоченного мира». В результате громких и широко известных событий не только оказалась сломанной привычная ось «Запад–Восток», но и становится достоянием прошлого обманчивая простота конструкции «Север–Юг». Можно сказать точнее: оси эти не сломались, а расщепились. На глобусе Земли возникает некая целостная композиция, нуждающаяся в собственной системе координат, в частности, в объемном «геоэкономическом атласе мира». Здесь, правда, сразу же возникают две проблемы.

Первая из них связана с основными субъектами этого атласа: место границ национальных государств в нем занимает своеобразная «экограмма» — устойчивый контур движения товаров и услуг, разнообразные ресурсные потоки (нефть, газ, промышленные изделия, военно-техническая продукция, финансовые ресурсы) и контролирующие это движение силы, коалиции. Построение подобной конфигурации в ее полноте — пока дело будущего. К тому же данная конструкция нестатична, что добавляет исследователям немало хлопот.

Вторая проблема, напротив, в чем-то даже облегчает задачу формализации актуального статуса мира — это его новая целостность, символизируемая самим феноменом глобальной экономики. И как раз целостность резко усиливает специализацию, новое расслоение, «новую регионализацию» мира, что на первый взгляд выглядит парадоксом. Но парадокса тут, в сущности, нет: объект, не являющийся целостным, представляет сумму более-менее самостоятельных частей, когда же элементы соединяются и образуют единую, замкнутую систему, то свойства своей прежней целостности они во многом утрачивают. Это их качество (в данном случае экономический суверенитет) наследует новый механизм, выстраивающий собственную систему управления, а в сфере мировой экономики — универсальную «штабную экономику».

Возникающая сложноподчиненная иерархия геоэкономических пространств объединяется густой сеткой ресурсных потоков, что рождает два взаимосвязанных следствия: категорию геоэкономических рентных платежей и нового глобального субъекта (Новый Север). При этом ряд экономических связей «отслаивается» от государств и подтягивается какими-то другими агентами (например, теми же ТНК). Процесс этот, однако, не столь уж однозначен и прост. Современная экономика подразделяется на несколько взаимосвязанных сфер: финансово-правовое регулирование, высокотехнологичное производство, производство интеллектуального ресурса, добыча природного сырья, изготовление изделий и т.п. Эти виды деятельности асимметрично расположены на планете, занимая свои преимущественные ареалы. Общая экономическая формула мира в своих частях оказывается как бы географически мотивированной.
В результате (с учетом системной специализации, или нового уровня мирового разделения труда) на планете возникают макрорегиональные геоэкономические пространства, новые «континенты». Синтетическая модель подобного мироустройства носит «шестиярусный» характер (и в этом смысле она многополярна). В ее состав входят (отнюдь не на равных условиях, и в этом смысле она однополярна) такие регионы, как Североатлантический, Тихоокеанский, Евразийский и «южный», расположенный преимущественно в районе индоокеанской дуги, а также два транснациональных пространства, явно выходящих за рамки привычной физической картографии.

Так, на достаточно разнородные части расслаивается знакомый нам по ХХ в. Север. Его нервом становится глобальное управление, в частности, финансово-правовое регулирование, вышеупомянутая «штабная экономика» — эта Ultima Thule геоэкономических пространств. Именно она-то и определяет сейчас действующие на планете экономические правила игры, регулирует сам контекст хозяйственных операций, взимая с мировой экономики своего рода налог или дань. Тесно связана с транснациональным континентом и окружающая его пена — спекулятивная финансовая неоэкономика фантомного Квази-Севера, извлекающего прибыль из неравновесности мировой среды, но в ней же обретающего особую, турбулентную устойчивость.

Помимо «летучих островов» Нового Севера, связанных с виртуальной неоэкономикой, к «нордической» части геоэкономического спектра относится также высокоразвитая национальная инфраструктура стран Североатлантического региона. Эпоха Нового времени создала здесь особое национальное богатство: развитую социальную, административную и промышленную инфраструктуру, ставшую основой новой экономики. Без этой основы трудно себе представить устойчивое функционирование как информационно-коммуникационных систем, так и всей индустрии «высокотехноло­гичного Версаче», создающей оригинальные наукоемкие изделия и образцы, значительная часть которых затем тиражируется в других регионах планеты (отчасти путем экспорта капитала).

Наконец, совершенно новой геостратегической реальностью стал еще один фрагмент бывшего Севера — пребывающий в хаотизированном состоянии постсоветский мир, похоронивший под обломками плановой экономики некогда могучий полюс власти — коммунистический Восток.

В прошлом оказался и так называемый третий мир. В современной социоэкономической картографии Юг как альтернатива Северу сейчас представлен различными автономными пространствами.

Во-первых, массовое производство промышленных изделий мало-помалу перемещается из североатлантического региона в тихоокеанский. Здесь, на просторах Большого Тихоокеанского кольца, включающего теперь и такой нетрадиционный компонент, как ось Индостан–Латинская Америка, формируется второе промышленное пространство планеты — Новый Восток. В каком-то смысле он, пожалуй, занимает место прежней коммунистической цивилизации в биполярности мира.

Другая часть «третьего мира», расположенная преимущественно в тропиках и субтропиках, по-прежнему связана с добычей сырьевых ресурсов.

Еще один непростой персонаж — пестрый архипелаг территорий, пораженных вирусом социального хаоса, — Глубокий Юг. Это как бы перевернутый транснациональный мир, чье бытие определено радикальной демодернизацией ряда государств и особой, «теневой глобализацией» асоциальных и прямо криминальных тенденций различной этиологии.

Глубокий Юг в своих асоциальных проявлениях на практике нередко смыкается с финансовой эквилибристикой Квази-Севера, вкупе с ним порождая единое эклектичное пространство, существующее за счет весьма своеобразной «цивилизационной ренты» — планомерного расхищения национального богатства, созданного трудом многих поколений людей. В результате оптимистичные схемы постиндустриального сообщества выглядят сегодня несколько поблекшими, в ряде случаев они уступают место действительности регресса и деиндустриализации, реальности сужающегося воспроизводства. На земном шаре сегодня можно насчитать приблизительно два десятка территорий, где в той или иной мере утверждается повседневность перманентных конфликтов и отчаяния, происходит распад политических, экономических и правовых институтов, разрушается сама основа стабильной организации общества16.

***

Современная экономика переживает не менее драматичную мутацию, чем политическое мироустройство. Под прежним названием формируется некий новый феномен, политэкономия XXI в., квинтэссенцией которой становится инволюционный путь от капитала к ренте, от классического индустриального хозяйства Нового времени к механизму извлечения сверхприбыли в виде разнообразных геоэкономических рентных платежей. При этом сложившиеся модели производства размываются биосферными и инновационными факторами, они существуют в контексте изощренных кредитных операций и быстро растущей сферы управления рисками, а также во взаимодействии с разнообразными формами асоциальной, криминальной активности. В результате в многомерном экономическом космосе образуются своеобразные субпространства, взаимосвязанные миры-экономики, различающиеся характером системообразующего источ­ника прибавочного продукта17. Это:

— природозатратная, геосферная экономика, основанная на эксплуатации и сверхэксплуатации природы как источника дополнительного продукта, сопрягающая интересы производителей и потребителей природных ресурсов и переживающая кризис в связи с наметившимся исчерпанием хозяйственного потенциала био- и геосферы. Она поставлена перед необходимостью увеличивать затраты на покрытие «производства вреда», а в перспективе — с необходимостью организации воспроизводства гео- и биосферных ресурсов, т.е. развития своеобразной экоэкономики;

— инновационная экономика (также состоящая из двух сегментов: производства «инновационного ресурса» и его потребления), в рамках которой традиционная роль труда вытесняется интеллектуальной активностью — творческим даром. Она получает специфическую ренту от научно-технического прогресса и во многом свободна от ограничений экологического императива, так что ее значение резко возрастает в условиях «пределов роста». Вместе с тем инновационная экономика находится в непростых отношениях со сложившейся системой отраслевых финансово-промышленных блоков из-за способности радикально влиять на существующие схемы производства и даже в корне подрывать их;

— финансовая неоэкономика, связанная с управлением «чужими», привлеченными средствами, т.е. экономика, в которой капитал фактически вытесняется кредитом и страхованием рисков, а денежные средства трансформируются в специфическую информацию. Ее развитие ведет к расщеплению прав собственности между владельцем и финансовым оператором. Вовлекая будущие доходы производителей в текущую экономическую реальность, она превращает время и вероятность в действенный (и на первый взгляд неисчерпаемый) ресурс, позволяющий существенно расширять объем финансово-экономических операций;

— деструктивная параэкономика, рассматривающая в качестве своего базового ресурса накопленные богатства цивилизации, распечатывающая запрещенные виды асоциальной практики, осуществляющая их фактическую индустриализацию на основе современных криминально-террористических технологий;

— на протяжении XX в. были реализованы также различные схемы мобилизационной экономики, использующей потенциал административного регулирования хозяйственной активности. Сфера действия этих схем в настоящее время вроде бы сократилась, однако в будущем вполне вероятен их ренессанс.

Все эти алгоритмы — деятельные коды нового мироустройства. Быть персонажем в глобальной игре, осмысленно участвовать в ней — значит представлять интересы того или иного экономического полюса, стремящегося с максимальной эффективностью реализовать свою фундаментальную специфику. В результате вместо прежних, сравнительно простых схем противостояния «капиталистического Запада» и «социалистического Востока», «промышленного Севера» и «сырьевого Юга» на планете происходит интенсивное состязание различных по духу и смыслу геоэкономических концептов:

— дальний горизонт стратегической мысли — сама организация нового контекста. Это магистральное направление социального планирования, связанное с конструированием нового мирового порядка, занятое в настоящее время формированием системы глобальной безопасности с целью поддержания в устойчивом состоянии сложной системы распределения жизненно важных ресурсов планеты и совокупного мирового дохода;

— стратегия золотого миллиарда, призванная повышать национальное богатство и уровень капитализации за счет создания устойчивой и безопасной инфраструктуры на отдельных географических территориях, но одновременно ведущая к острой социальной и экономической дискриминации жителей других регионов планеты;

— концептуалистика неконтролируемого развития («невидимая рука рынка»), перерастающая в неолиберальную метафизику, связанную с сетевым характером кредитно-денежных траекторий, призрачными табунами горячих денег и субъективными интересами финансовых операторов в стохастичном, спонтанном мире виртуальной экономики;

— программы структурной перестройки, финансовой стабилизации, т.е. адаптации различных сегментов мировой экономики к нуждам глобального рынка в рамках его североцентричной конфигурации (по данному пути пошли большая часть стран Африки и Латинской Америки, а также постсоветской Евразии, включая Россию);

— различные варианты идеологии неопротекционизма, включая современные модификации идеи «большого пространства» в форме «нового регионализма», или дивелопментализма — специфической стратегии развития Восточной Азии;

— играющая активную роль скорее в сфере идеологии, чем экономики, стратегия неосоциального устойчивого развития, стремящаяся сопрягать экономическую деятельность с императивом решения назревших экологических и социальных проблем, неся при этом в себе ядовитые семена геноцида бедняков и других форм «эко­фашизма»;

— периодически возрождающаяся (будучи одновременно связанной с интересами международного военно-промышленного комплекса) концептуалистика форсированного сверхразвития, делающая ставку на научно-технический прорыв, поддержанный бюджетными вливаниями и мощью государственной машины, а также на творческие ресурсы цивилизации как центральный фактор современного производства;

— кроме того, с повышением вероятности развития полномасштабного финансово-экономического кризиса вновь начинают обсуждаться разнообразнные концепты активного регулирования рынка, автаркии и мобилизационных схем управления;

— собственные цели преследует и темный двойник цивилизации, активно воплощающий проект демодернизации, последовательно извращающий социальные и экономические механизмы, формируя благоприятную для себя среду, способную обеспечить беспрепятственную сверхэксплуатацию природы и тотальную деконструкцию цивилизации.

Таковы основные черты архитектуры выстраиваемого геоэкономического глобуса. Реальность эта пока еще окончательно не сформировалась, а в каких-то своих частях остается противоречивой.
В отличие от устойчивых границ государственно-административной карты планеты очертания геоэкономической картографии носят зыбкий, несфокусированный и (учитывая параллельное бытие географических регионов и транснациональных пространств) трехмерный характер. Территории подобных регионов взаимосвязаны и взаимозависимы, в условиях перманентно идущего здесь передела мира их «земли» меняют свою принадлежность, сосуществуют, частично наплывая друг на друга, а внешние контуры весьма подвижны и изменчивы. Далеко не всегда явственны различия между теми или иными членами североатлантического или тихоокеанского регионов, традиционного Юга и Глубокого Юга и т.п.

Очевидно, что экономика того или иного региона не может ограничиваться одним видом экономической активности. Безусловно, в той или иной степени в каждом регионе соприсутствуют практически все виды деятельности. Речь идет, скорее, о наличии у соответствующих «больших пространств» собственного оригинального геоэкономического кода, специфичного структурообразующего алгоритма, под воздействием которого реализуется вся совокупность хозяйственного и социального организма, формируется его полнота. Иначе говоря, происходит оригинальное сочетание внутреннего фермента — некоего фундаментального конкурентного преимущества, определяющего в конечном счете доминирующий стиль и способ производства, — и остальных видов хозяйственной практики. Таким образом, в каждом случае реализуется определенная голографическая целостность макрорегиональной системы (равно как сохраняется и голографическое единство всей глобальной экономики), однако выстроенная каждый раз с иной последовательностью, и пропорциями.

Новое геоэкономическое мироустройство — Pax Oeconomicana — все чаще заставляет считаться с собой, учитывать свою специфику при стратегическом анализе и планировании ближних и дальних горизонтов развития. Соперничество внутри нового поколения международных систем и исторических проектов уже сейчас является источником коллизий, по крайней мере не менее значимых и судьбоносных, чем традиционные формы конфликтов между странами и народами планеты.

1 Toffler A., Toffler H. Creating a New Civilization: The Politics of the Third Wave. Atlanta, 1995; Galbraith J.K. The Good Society. The Human Agenda. Boston–N. Y., 1996; Hopkins T., Wallerstаin I., Casparis J. The Age of Transition: Trajectory of the World-System, 1945–2025. N. Y., 1996; Huntington S. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. N. Y., 1996; Castells M. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol. 1: The Rise of the Network Society. Malden (Ma.)–Oxford (UK), 1996; idem. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol. 2: The Power of Identity. Malden (Ma.)–Oxford (UK), 1997; idem. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol. 3: End of Millennium. Malden (Ma.)–Oxford (UK), 1998; Chomsky N. World Orders, Old and New. L., 1997; Touraine A. Pourrons-nous vivre ensemble? Egaux et diffe;rents. P., 1997; Brzezinsky Z. The Grand Chessboard. American Primacy and Its Geostrategic Imperatives. N. Y., 1997; idem. The Geostrategic Triad: Living with China, Europe, and Russia. Wash., 2000; Naisbitt J. Megachallenges. A Compass for the 21st Century. N. Y., 1998; Luttwak E. Turbo-Capitalism. Winners and Losers in the Global Economy. L., 1998; Thurow L.C. Creating Wealth. The New Rules for Individuals, Companies and Countries in
a Knowledge-Based Economy. L., 1999; Etzioni A. The End of Privacy. N. Y., 1999; Fukuyama F. The Great Disruption: Human Nature and the Reconstitution of Social Order. N. Y., 1999; Drucker P.F. Managing Challenges for the 21st Century. N. Y., 1999; Giddens A., Hutton W. (eds.). On the Edge. L., 2000; Giddens A. (ed.). The Global Third Way Debate. N. Y., 2001; Kissinger H. Does America Need a Foreign Policy? Toward a Diplomacy for the 21st Century. N. Y., 2001.

2 Подробную библиографию зарубежных работ по данной проблематике см. в статье А.И.Нексессы «Осмысление Нового мира», опубликованной в журнале «Восток» (2000, № 4).

3 Brzezinsky Z. Out of Control: Global Turmoil on the Eve of the 21st Century. N. Y., 1993; Huntington S. The Clash of Civilizations. — Foreign Affairs. Summer, 1993, № 72; Santoro C. Progetto di ricarca multi funzionale 1994–1995. — I nuovi poli geopolitici. Milano, 1994; Окружное послание «Evangelium Vitae» папы Иоанна Павла II о ценности и нерушимости человеческой жизни. Париж–Москва, 1997; Wallerstain I. After Liberalism. N. Y., 1995; Soros G. The Crises of Global Capitalism. Open Society Endangered. N. Y., 1998.

4 Barnet R.J., Cavanagh J. Global Dreams, Imperial Corporations and the New World Order. N. Y., 1994; Martin H.-P., Schumann H. The Global Trap: Globalization and Assault on Prosperity and Democracy. Pretoria–London, 1997; Greider W. One World, Ready or Not. The Manic Logic of Global Capitalism. N. Y., 1997; Rodrik D. Has Globalization Gone Too Far? Wash., 1997; idem. Globalization and Its Discontents. N. Y., 1998; Doremus P.N., Keller W.W., Pauly L.W., Reich S. The Myth of the Global Corporation. Princeton, 1998; Shutt H. The Trouble with Capitalism. An Inquiry into the Causes of Global Economic Failure. L.–N. Y., 1998; Gray J. False Dawn. The Delusions of Global Capitalism. L., 1998.

5 Washington Post. 10.01.2000.

6 Бергер С. Американское лидерство в XXI веке. — Компас. М., 2000, № 5, с. 83.

7 Washington Post. 10.01.2000.

8 Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство Америки и его геостратегические императивы. М., 1998, с. 251.

9 Геоэкономика — относительно новое понятие. Оно вошло в социальные науки в
90-е годы ХХ в., и различные исследователи трактуют его по-своему. В предмете геоэкономики нам видятся три аспекта: 1) слияние политики и экономики, особенно в сфере международных отношений; 2) географическая локализация определенных сфер экономической деятельности в контексте нового типа мирового разделения труда, связанного с формированием системы глобального управления; 3) географически определяемые формы и закономерности хозяйственной деятельности. Очевидно, например, что экономика Тропической Африки и экономика Европы различны в силу резких климатических (географических) особенностей.

10 Рыночная цена золота вскоре после устранения фиксированной связи с ним доллара поднялась практически на порядок, причем в условиях роста добычи желтого металла с применением современных технических средств. В целом же обесценивание доллара за последние сто пятьдесят лет составляет несколько порядков, причем большая часть падения его реальной покупательной способности приходится на вторую половину этого срока.

11 См., в частности: Fukuyama F. Trust. The Social Virtues and the Creation of Prosperity. N. Y., 1996; Etzioni A. The Golden Rule. Community and Morality in a Democratic Society. N. Y., 1996.

12 Вот некоторые данные из этой области. Банк международных расчетов оценил объем производных финансовых инструментов в мире на конец 1997 г. в 103 трлн. долл. На слушаниях в одном из комитетов сената США была приведена оценка ситуации на конец 1998 г. — 150 трлн. долл. Интересны также имеющиеся данные о совокупном объеме фактической мировой резервной валюты — американского доллара на пороге нового века. Так, в 1998 г. объем наличных денег в обращении составил 457,9 млрд. На тот же момент показатель денежной массы М1 равнялся 1112,7 млрд., М2 — 4380,8 млрд. и М3 — 5940,1 млрд. долл.

13 Internationale Politik. Bonn, 1997, № 12, S. 9.

14 Введение подобной категории представляется вполне оправданным для данного типа человеческой деятельности; она соответствует производству вреда, причинению ущерба окружающей среде, техносфере и людям. Отчасти отрицательная ценность подобного рода активности уже учитывается в современных экономических отношениях, например, в виде наложения штрафов, повышенного налогообложения, оплаты судебных услуг, иных финансовых санкций.

15 Горячий сторонник либеральных ценностей и в то же время фактический оппонент ряда неприглядных аспектов неолиберализма, Ральф Дарендорф следующим образом формулирует принцип экономического плюрализма: «Было бы неправильно предполагать, что… все мы движемся к одной конечной станции. Экономические культуры имеют столь же глубокие корни, как и культура языка или государственного устройства» (Дарендорф Р. После 1989. Мораль, революция и гражданское общество. Размышления о революции в Европе. М., 1998, с. 86).

16 Сосуществование геоэкономических пространств способно рождать и весьма экзотичные схемы их взаимодействия, например, в рамках сценария развития мирового ресурсного кризиса. Действительно, на территориях Глубокого Юга параллельно с широким использованием, индустриализацией криминально-террористических технологий вполне вероятна организация широкомасштабной и высокорентабельной (в краткосрочной перспективе) утилизации ранее созданного хозяйственного потенциала. Распространение же данного квазиэкономического стиля на переживающие кризис промышленные зоны, на фоне их фактической деиндустриализации (снижающей спрос на сырье и нагрузку на биосферу), способно параллельно создавать массовое «производство» дешевых вторичных ресурсов, тем самым ослабляя экономическую и сырьевую угрозу. Кроме того, при сверхприбыльном характере процесса растет интенсивность кредитно-денежных операций и расширяется сфера применения финансовых инструментов. При этом происходит коллективное «проедание неприкосновенного запаса», истощение базовых механизмов воспроизводства цивилизации первоначально за счет слабейших, дробящихся и деэтатизированных членов глобального сообщества. В общем и целом ситуация чем-то напоминает реалии эпохи первоначальной колонизации, но это скорее «автоколонизация» — без претензий внешнего мира на прямое административное освоение соответствующих территорий. В результате в мировом хозяйстве прочерчивается контур инволюционной рециклизации совокупного цивилизационного ресурса, которая одновременно оказывает соответствующее воздействие на социальные и культурные институты.

17 Экономика, будучи многомерным феноменом, имеет несколько фундаментальных источников: прежде всего это человек, однако не только как субъект трудовой деятельности, но и как обладатель творческого потенциала, затем — природа, а также накопленные ранее богатства цивилизации, и наконец информация, тесно связанная с феноменами времени и вероятности в качестве основного источника виртуальных схем построения экономической деятельности.