Круглый стол

Колониальные империи и неоколониализм: возможность переоценки?

Журналы «Свободная мысль-XXI» и «Азия и Африка сегодня» провели 26 февраля 2004 года в Институте Африки РАН «круглый стол» на тему «Колониальные империи и неоколониализм в свете кризиса современного миропорядка: возможность переоценки?». Встречу вел директор Института Африки, член-корреспондент РАН А. М. Васильев. С докладом выступил доктор экономических наук В. Л. Иноземцев. В обсуждении приняли участие заместитель директора Института Африки, доктор исторических наук В. Г. Шубин; заведующий лабораторией Института Африки А. И. Неклесса; доктор исторических наук И. В. Следзевский (Центр цивилизационных и региональных исследований РАН); доктор философских наук, профессор Б. Г. Капустин (Институт философии РАН, Йельский университет (США)); руководитель Центра проблем развития и модернизации Института мировой экономики и международных отношений РАН, доктор исторических наук В. Г. Хорос; кандидат исторических наук Е. М. Русаков.

А. И. Неклесса. Вплоть до XX века в развитии христианской цивилизации преобладали универсалистские, или, как сейчас принято говорить, глобалистские, тенденции: попытка выстроить некий Universum Christianum для всего человечества. В процессе колонизации также присутствовали токи этого мировоззренческого импульса, последовательно обустраивающего планету еще со времен великих географических открытий. Конечно, китайская цивилизация в некоторые периоды развивалась не менее интенсивно. По уровню ВВП на душу населения и развитию ряда технологий Китай вплоть до Нового времени превосходил Европу. Ближнего Востока и берегов Африки китайские мореплаватели достигли в начале XV века, Малайзии, Индонезии, Цейлона, Индии — еще в первые века новой эры. Но затем именно мировоззренческая рамка стала непреодолимой преградой на этом пути и привела к стремительному сворачиванию намечавшейся было глобальной китайской экспансии.

Примерно ко времени Берлинской конференции 1884—1885 годов выстроилась достаточно целостная мировая конструкция, основывавшаяся на принципах «эффективного управления» и «зональной глобализации». Универсальная планетарная социально-политическая конструкция получила конкретное историческое воплощение. Однако к тому времени мир уже столкнулся с серьезной разбалансировкой политических, социальных и экономических механизмов и с различием точек зрения на историческое целеполагание и цивилизационные идеалы. Это был мировоззренческий кризис, приведший к пересмотру всей идеологии глобальной экспансии (с соответственной трансформацией идеи и форм колонизации). «Горизонтальные», культуртрегерские категории «Восток — Запад» сменились социальной «вертикалью» «Север — Юг», интенция унификации, гомогенизации мира — его фактическим расщеплением на две социальные вселенные, движущиеся в противоположных направлениях. Представьте себе США, в истории которых Гражданскую войну проиграли северяне и где раздельно существуют индустриальный Север и рабовладельческий, постепенно африканизирующийся Юг. Примерно такая расколотая цивилизация на сегодняшний день существует в масштабах планеты.

Индустриальная цивилизация на пороге XX века создала невиданное изобилие, которое вполне могло бы покончить с глобальной нищетой. Однако социальная формула мироустройства не соответствовала промышленным потенциям. Началась борьба за платежеспособный спрос и за выбор исторических приоритетов развития, завершившаяся выбором новой формулы глобализации на основе идеологии фритредерства и массового потребления.

Колониализм как универсальный феномен не исчез, исчезла лишь его определенная историческая ипостась, в числе прочего бравшая на себя миссию культуртрегерства и определенную социальную ответственность (осмеянное «бремя белого человека»).

Новое же мироустройство Юга, некоторое время прямо именовавше­еся «неоколониализм», означало отказ от культурных и социальных задач и их замену на финансово-экономические обязательства, но только уже со стороны не бывших метрополий, а бывших колоний. Достаточно назвать «ножницы цен» или перманентные долговые обязательства Юга перед Севером.

Фактически была реализована гибкая система косвенного управления, своего рода макроколониализм на основе глобальных геоэкономических технологий: мировой резервной валюты, управления рисками и т. п. Этот механизм выстраивался в 1970 — 1980-х, его генезис связан с феноменом нефтедолларов и ростом долговых обязательств после массового вливания дешевых кредитов в коррумпированные структуры новых государств. Но особую роль сыграла система структурной адаптации и финансовой стабилизации, предложенная во второй половине 1970-х Всемирным банком и МВФ и переключившая внутренние фонды потребления развивающихся стран на перманентную выплату внешнего долга, одновременно стимулировав выброс на рынок дешевых природных ресурсов.

Вскоре после Первой мировой войны в результате инновационного рывка, дополненного механизмом конвейерного производства, сформировалась материальная культура «мира дешевых вещей», потенциального материального изобилия, ставшего затем основой для конструирования «общества потребления». Однако резкое понижение стоимости вещей вело к тому, что человек-производитель стал в значительной степени избыточной величиной. Разразился кризис, описанный и в специальной, и в художественной литературе.

На вопрос о дальнейших путях развития цивилизации было предложено два ответа. С одной стороны, сильнейшей атаке подверглось мироустройство, основанное на «зональной глобализации» («концерт» мировых держав-империй в рамках их культурно-цивилизационной общности) — сначала в виде укрепления идей протекционизма и «огораживания» национальных и имперских рынков. Параллельно в ходе Второй мировой войны пробила себе путь идея фритредерства, на основе которой позднее была реализована конструкция ВТО. Глобализация как выстраивание общемирового рынка стала одним из вариантов ответа на феномен чрезмерного изобилия. Это экстенсивный механизм выхода из ситуации, позволявший в целом сохранять прежнюю социальную оболочку.

С другой стороны, стабильность экономической конструкции того времени определяло вовсе не количество потребителей товаров, а количество платежеспособных потребителей. Именно это стимулировало разработку и реализацию действенных социальных программ, повысивших уровень жизни в индустриальных странах. И главное — требовалось заставить этих платежеспособных потребителей потреблять избыточное количество товаров. Поскольку североатлантический мир вырос на дрожжах протестантской этики, то внедрение таких социальных механизмов, как форсированное престижное потребление и мода (иначе говоря, обеспечение морального устаревания товара без его физического устаревания), потребовало серьезных подвижек в социальной ментальности и идеологии. Без этой революции сознания проект вселенского общества потребления реализоваться не мог.

Изменение мировоззренческого каркаса вело к ползучей ликвидации таких политических конструкций, как гражданское общество и тесно связанные с ним институты публичной политики и представительной демо­кратии. Тем самым происходящее стало не только экономической и идеологической, но и политической революцией, знаменующей собой глобальную трансформацию общества.

Уже с конца Первой мировой войны прослеживаются попытки создания той или иной формы global governance и мировых регулирующих органов: Лиги Наций, ООН, «большой семерки». Последняя историческая форма в том же типологическом ряду — «страна-империя» США в качестве глобального регулятора, уже явно не напоминающего национальное государство.

Другая форма мутации национальной государственности в XX веке — «страна-система», «государство-регион». Это опять-таки США, но в той же степени — и «государства Шенгена», и «Большой Китай». Третий путь трансформации национальной государственности определяет вектор субсидиарности. Это не только многообразные культурно-политические автономии, но и феномен «несостоявшихся», «рухнувших» государств, распадающихся территорий, пребывающих в ситуации перманентных войн и конфликтов.

Еще в конце XIX века с выходом индустриальной мощи государств за пределы национальных территорий резко усилился процесс экономической транснационализации, что вело к образованию транснациональных корпораций, банков и т. п., а затем и к появлению контуров геоэкономического мироустройства. Другая тенденция связана с формированием в рамках постиндустриального уклада параэкономической культуры амбициозных корпораций, ставших действенными агентами перемен и обладающих собственным историческим целеполаганием.

Геоэкономические организованности — не чисто экономические структуры, экономика в современном мире во многом выполняет управленческие и властные функции, а власть участвует в решении сугубо экономических задач. И то, и другое нередко осуществляется за пределами национальных территорий. Иначе говоря, геоэкономическая конструкция транснациональна и глобальна, хотя и привязана к определенным географическим ареалам. В результате на планете возникла сложноподчиненная система геоэкономических пространств, соединенных нитями ресурсных потоков и рентных платежей.

В элитных группировках современных государств («парящих» в транснациональной среде) соприсутствуют группы с весьма различными интересами и целями. Антагонистичные в рамках национальных границ, они в то же время могут совпадать с целями и интересами элитных группировок, обитающих в совершенно иных ареалах. Подобные группы сливаются в космополитические молекулы новых транснациональных организованностей. Это различные амбициозные корпорации, глобальные диаспоры, международные неправительственные организации, клубы, криминальные консорциумы и т. п., в совокупности составляющие новую пластичную Ойкумену, социальную картографию которой едва ли возможно формализовать: перманентная динамичность и неопределенность являются ее основными, генетическими свойствами. Состояние неопределенности — по-видимому, не просто постиндустриальный барьер, то есть некоторая транзитная ситуация, которая со временем будет так или иначе преодолена. Возможно, это и есть основное, определяющее качество Нового мира. И новые формулы управления им станут тяготеть к системам и методам управления турбулентными процессами, динамическим хаосом.

Кризис национально-государственной формы мироустройства, основанной на идее коалиций и баланса интересов, предопределил интерес к альтернативным формам, таким, как империя. За неимением лексики для определения новых феноменов мы часто пользуемся прежним категориальным аппаратом. Например, понятие «империя» предполагает некое всемирное огораживание, проведение черты между цивилизацией и варварством; в этом смысле империя приближается к понятию глобального города и восходит, конечно, к Риму. Но мы по инерции употребляем слово «империя» к иным и новым формулам управления, не предполагающим непременного военного или административного присутствия на имперской территории. Хотя в случае США налицо как раз целенаправленное создание опорных точек с неопределенным международно-правовым статусом, образующих глобальную сеть, будущее скорее за системами динамического контроля, нежели чем за превентивными механизмами поддержания status quo и иных форм статического равновесия.