Александр Неклесса

Феномен 11 сентября и движение к нестационарной системе мировых связей

Сокращенная стенограмма доклада, прочитанного 1 марта 2002 г на семинаре. «Социальный менталитет и формы организации общества (гностический вектор истории)». Международного общественного фонда «Экспериментальный творческий центр». Публикуется в рамках проекта «Феномен 11 сентября: глобализация и сетевая культура».
© 2002, А.И. Неклесса.

События 11 сентября 2001 г. осветили новую глобальную ситуацию, формирующуюся систему мировых связей. Одновременно трагические события легитимизировали происходящую смену стандарта в сфере внешней политики, укрепив тенденцию к действиям, нацеленным на опережение событий. Основу прежней системы взаимоотношений государств – доктрину сдерживания и связанную с ней концепцию устрашения на основе массированного ответного удара, сейчас готовится сменить новая парадигма мировых связей – доктрина упреждающих действий (включающая в себя возможность и обязанность нанесения превентивных ударов). Подобные изменения в значительной мере результат расширения спектра реальных субъектов мировых связей, не подпадающих ни под прежнюю номенклатуру («национальное государство»), ни под прежние механизмы сдерживания («массированный ответный удар»). Параллельно с очевидным возвышением США в новой конфигурации мировой политики, очерчиваются горизонты несколько иного планетарного субъекта – геоэкономического универсума Нового Севера, продукта универсальной «штабной экономики» и процесса транснационализации элит. Расширяется также область присутствия на планете эклектичной культуры мирового Юга, оценки которого разнятся от «источника жизни», питающего стареющий Запад, до «нового варварства», удушающего цивилизацию. Мировой Север и мировой Юг обретают глобальные пропорции, сосуществуя на единой планете, но представляя все более разнящиеся миры, обладающие различным историческим целеполаганием. Возникающие конфликты и турбулентности укрепляют тенденцию становления глобальной, динамичной системы управления социальными процессами в качестве новой исторической нормы внешних отношений – поствестфальской системы мировых связей.

Процесс глобализации заметно повлиял на социальную мысль конца ХХ века, выдвинув идею новой композиции мирового контекста, его пределов и ориентиров. Вектор динамики – переживаемая человечеством социокультурная революция, равно меняющая как идеалы мироустройства, так и механизмы практической политики. Двусмысленная, киплинговско-сталинская, культурно-политическая и «горизонтальная» оппозиция Запад – Восток дополнилась во второй половине столетия отчетливой социальной вертикалью Север – Юг с последующим расширением этих пространств за пределы их условной географической локализации, очерчивая планетарные, взаимопроникающие, но все же раздельно, словно слоеный пирог, сосуществующие ареалы «мирового Севера» и «мирового Юга».

К концу века совершилась также радикальная трансформация Третьего мира, его разделение на динамичное пространство тихоокеанского Нового Востока и «потерянное поколение» Юга, к которому принадлежит большинство стран Африки. С распадом СССР и сопряженных внешнеполитических конструкций обозначилось пестрое, турбулентное и одновременно аморфное пространство «стран с переходной экономикой». Параллельно начал прорисовываться контур принципиально иных социоконструктов: транснациональных Квази-Севера и Глубокого Юга, обладающих разным социальным горизонтом, но постепенно сливающихся в единый «диффузный архипелаг», дестабилизируя прежние скрепы цивилизации. В мире выстраивается достаточно новая система отношений – поствестфальская структура мировых связей старых и новых субъектов планетарного сообщества. Интерес вызывают как перспективы отчетливо монополярной, «имперской» структуры социума, так и возможности экспансии сетевой схемы социальной регуляции, ее метаморфозы, отношения с более привычными системами управления, возникающие при этом взаимозависимости, симбиозные формы и т.п. Наконец, актуальной темой исследований становится феномен системного терроризма, представляющий органичную часть культуры сетевых организаций.

Феномен «11 сентября» продемонстрировал, что глобальный теневой контекст в наступившем столетии может стать реальной и перманентной угрозой, однако же, его характер, внутренние механизмы, движущие силы порой ставят в тупик не только практических политиков, но и опытных исследователей исторической перспективы. Новый терроризм учитывает взаимосвязанность глобального мира, системный характер протекающих в нем процессов – предъявляя соответствующую стратегию угроз. Его акции строятся на принципе домино, а менталитет организаторов напоминает стиль мышления опытных шахматистов. Планетарный контекст повышает значение символических объектов, жестов и процедур при реализации данной концепции действий. В глобализированном сообществе возникает «эффект бабочки», когда событие в одном месте способно вызвать лавинообразные последствия в другом, к примеру, в сфере общественной психологии или финансово-экономических операций, хотя и хорошо управляемых, но достаточно уязвимых для подобного рода системных влияний.

1.

Несмотря на очевидную трагичность, события 11 сентября 2001 г. важны все-таки не сами по себе. Они послужили, во-первых, прожектором, высветившим новую глобальную ситуацию, формирующуюся систему мировых связей. И, во-вторых, – стали триггером для определенных действий в сфере мировой политики.

Социокультурная революция проявляет себя в разнообразных процессах, меняющих как среду обитания человека, так и общественное сознание. Параллельно с широко обсуждаемой глобализацией (формированием субъекта мирового управления, штабной экономики, единого информационного пространства и т.д.) на планете не менее интенсивно развивается другой драматичный процесс, однако же, привлекавший до поры гораздо меньше внимания. Процесс этот – индивидуация, появление активных, влиятельных личностей, обладающих доступом к могучим финансовым, экономическим, техническим ресурсам и рычагам воздействия. Конечно, под влиянием кодов глобализации модель поведения большинства людей на планете заметно унифицируется, уплощаются, «объективизируется», все более совмещая субъекта с исполняемой им социальной функцией (ролью). Но энергии, развитые противостоянием глобальной матрице, попытками ее трансценденции, – а также созданные цивилизацией могучие инструменты – создают условия для экспансии пассионарного индивида. Складывается при этом и особый механизм действенной частной власти, новый класс неформальных организаций (как публичных, так и непубличных), способных совершать акции подчас планетарного значения и пропорций. Именно в контексте глобальной развертки подобного турбулентного пространства «одиннадцатое сентября» прозвучало особенно сильно и сыграло свою специфическую роль. Как бы мы ни расценивали внутреннее содержание «феномена бен Ладена», само появление данного стереотипа («гиперличность», «личность противостоящая миру», «человек против цивилизации», «враг мирового сообщества») говорит о многом…[i]

Я бы даже обострил подобную постановку вопроса, предположив, что не сам мир, не порядок вещей изменились в тот роковой день, но качественную трансформацию претерпели его прочтение и интерпретация, сама общественная психология, усомнившаяся в привычных устоях бытия, и изменились они, судя по многочисленным признакам, весьма ощутимо. Что, в свою очередь, сказалось на деятельности аналитического сообщества, на приоритетах в его повседневной работе, на стоящих пере ним задачах концептуального порядка. А, кроме того, на интересе различных кругов к тем или иным интеллектуальным достижениям в области стратегического анализа и прогноза.[ii]

Диапазон прочтений картографии формирующегося миропорядка сейчас необычайно широк (что отражает возросшую полифонию человеческой свободы), и с порога XXI века можно разглядеть ландшафты, ранее неведомые историческому взору.[iii] Отвергнув патернализм религии и традиционного общества ради обретения совершеннолетия и личной свободы современное массовое общество теперь, кажется, склонно обменять завоеванную, но оказавшуюся столь обременительной и связанной со смертельным риском свободу на изрядную толику иллюзий, персональный комфорт и безопасность. В подобных условиях на мировую арену выходит «системный терроризм»: система точечных, но высокоэффективных акций, обладающих могучим эффектом резонанса – долговременного, хорошо просчитанного последействия. Речь, таким образом, идет о весьма специфичном инструменте частного (непубличного) управления обществом со стороны влиятельных, но безликих организаций – этой аморфной и эклектичной «власти без государства», оперирующей транснациональными эскадронами смерти.

На сегодняшний день можно выделить три ключевых аспекта формирующейся реальности Нового мира:

• первый аспект – цивилизационная динамика на рубеже тысячелетий;

• второй аспект – актуальные трансформации, происходящие в сфере международных отношений;

• наконец, третий аспект – изменения в области структур управления и генезис новых оргструктур.

Если же попытаться обобщить разнообразные мнения, которые высказываются в интеллектуальном сообществе о сути процессов, происходящих в мире, то они, пожалуй, могут быть сведены к трем концептуальным позициям.

Первая из них достаточно проста. Она сводится к тому, что в мире, по большому счету, ничего принципиально нового не происходит. К примеру, непосредственно после событий 11 сентября в газете «WallStreetJournal» появилась статья Френсиса Фукуямы, суть которой в том, что трагические и турбулентные события последнего времени, в конечном счете, отражают последовательное продвижение в будущее локомотива Модернити. И те негативные явления, с которыми мы сталкиваемся, – это лишь своего рода издержки процесса модернизации, который по-прежнему развивается. И развивается весьма интенсивно.

Вторая точка зрения заключается в том, что на планете происходят серьезные и, прежде всего, качественные изменения. Что процесс модернизации в его фундаментальном смысле – в первоначальном и основном значении этого понятия – зашел в тупик. В мире же набирает силы принципиально иной процесс – чаще всего определяемый как «социальный постмодерн» – проявляющийся, то как культурно-цивилизационная полифония, то как более-менее завуалированная демодернизация, а в своем экстремальном аспекте – как процесс неоархаизации мира. Эта же точка зрения отражена, в частности, в концепции Хантингтона, поскольку речь в ней идет о столкновении различных систем ценностей (культура Модернити – лишь одна из них), о планетарном, «горизонтальном» столкновении существующих культурно-исторических типов общества (цивилизаций).

Данной позиции, однако, свойственна, на мой взгляд, некоторая неполнота. Дело в том, что новая социально-культурная феноменология и демонстрируемая нам система ценностей не сводимы к какой-либо одной, хорошо известной и исторически реализованной цивилизации, культурно-историческому типу или идеологической системе. В драматичных событиях последнего времени проступает контур какой-то целостной, хотя и не слишком внятной пока системы ценностей. То есть, не исключено, что, находясь на самой кромке ветшающей исторической конструкции, мы присутствуем при зарождении некой цивилизационной альтернативы, со своими законами и логикой социальных институтов.

Но в таком случае – и это составляет суть третьей точки зрения (которой я придерживаюсь) – происходящие в настоящее время события есть не что иное как «вертикальное», диахронное столкновение цивилизаций. Иначе говоря, происходит столкновение современного мира не с теми культурами, которые хорошо известны и существуют на планете в проявленном виде, но с некой тенью, с неким призраком цивилизации, нависающей из будущего.[iv]

2.

Актуальный аспект происходящих перемен – трансформация самой среды, номенклатуры международных отношений. То, что мир уже никогда не будет таким, каким он был или казался в прошлом столетии, становится очевидным. Однако реальный дизайн существующих на сегодняшний день социополитических карт ХХI века еще весьма неточен, расплывчат, порой – более чем двусмысленен. На их виртуальных листах видны одновременно и контуры «великой суши» Четвертого Рима – грандиозной системы глобальной безопасности, ориентированной на новый орган всемирно-политической власти, и волнистые линии «мирового океана» – нестационарной, турбулентной системы международных связей.

Чтобы не быть голословным перечислю некоторые актуальные проблемы, связанные с происходящей трансформацией мирового контекста:

• перераспределение властных полномочий с национального на глобальный уровень;

• появление новых субъектов власти, таких как глобальная держава, международные регулирующие органы, неформальные центры влияния чрезвычайно высокого уровня компетенции;

• транснационализация элит и появление новой социальной общности – мирового Севера при параллельной глобализации альтернативного пространства мирового Юга (включая «варваризацию Севера»);

• слияние политических и экономических функций в современном мире, формирование на данном базисе системы стратегических взаимодействий и основ глобального управления

• пространственная локализация (географическая и трансгеографическая) различных видов хозяйственной деятельности, появление новой формы мирового разделения труда, перераспределение мирового дохода и взимание «глобальной ренты», выстраивание геоэкономического универсума;

• феномен страны-системы;

• деформализация власти, снижение роли публичной политики и представительных органов, тенденция к расширению зоны компетенции неформальных процедур принятия решений, заключения устных, консенсусных «договоренностей» вместо полноценных договоров;

• наметившиеся горизонты «судейской власти»;

• развитие транснациональных сетей сотрудничества и сетевой культуры в целом.

Если подвести предварительный итог многочисленным изменениям, то можно, пожалуй, утверждать, что в мире выстраивается иерархичная и динамичная (поствестфальская) система международных связей, и то, что понимали под международными отношениями еще лет десять назад в настоящий момент уже фактически не существует.

Действительно, международные отношения перестают быть сферой, где формально равные и суверенные субъекты выстраивают коалиции, а также взаимоотношения этих коалиций. Мы, фактически, имеем дело с новым явлением, когда возникает глобальная иерархия (интернациональная номенклатура), утверждается институт международных регулирующих органов («глобальная держава», Большая семерка, НАТО и т.п.) и отверженное племя государств-париев. Подобный статус международных отношений, конечно же, существенно подрывает логику модернизации, сам менталитет Нового времени, поскольку мы имеем рецидив конструкций, характерных, скорее, для сословного, «феодального» мира.

Другое свойство поствестфальской системы – ее принципиальная нестационарность, предполагающая турбулентный характер ряда процессов и перманентное управление хаотизированной средой. Стабильность при этом начинает пониматься не как статичная, но как динамичная категория, определяющее свойство которой – способность к опережению негативного развития событий, их превентивное регулирование (т.е. скорее crisismanagement, чем crisisresolution).[v]

Важный аспект перемен – смена актуальных кодов управления. Новые ценности, организационные схемы и принципы взрывают прежние институции, изменяя привычные коды власти. Происходит маргинализация всего корпуса «легальной власти», национальной публичной политики, ее заметное принижение альтернативной системой социальной регуляции – властью «неформальной», транснациональной, геоэкономической. И параллельно – совершается глобальная экспансия сетевых структур, этого весьма пестрого конгломерата социальных, политических, экономических, культурных организмов. Тут присутствуют клубы различного уровня влияния и компетенции, разнообразные религиозные и квазирелигиозные организации, глобалистские и антиглобалистские структуры, наконец, разного рода асоциальные, террористические организации, весь пестрый и эклектичный мировой андеграунд.[vi]

Новая культура, подобно вирусам, может соприсутствовать во плоти прежних социальных организмов, в недрах которых прочерчиваются границы новоявленного «столкновения цивилизаций» – конфликта между централизованной иерархией и сетевой культурой, между администратором и творцом, между центростремительными и центробежными тенденциями. Сетевая организация лучше приспособлена к динамичному, турбулентному состоянию социальной среды, где вместо непрерывной функции она реализует дискретные проекты. Сетевая культура и возникает-то с особой интенсивностью именно на разломах, в моменты социального кризиса или взлета. Проектная логика способна в этих непростых условиях минимизировать влияние долгосрочных, инерционных воздействий и связанных с ними принципиальных ошибок.

У всех этих образований единая основа – деятельный человек. Деятельные люди существовали в мире всегда. Но никогда прежде они не имели такой свободы в оперировании финансовыми, информационными потоками, не обладали такими широкими техническими и экономическими возможностями. Сетевые сообщества (и террористические, в частности) формируются из личностей, которые творят концептуальное целеполагание, создавая под свои проекты временные виртуальные организации. Если выдвинутая идея (или, скажем, финансовая цель) содержит вызов и перспективу, то определенный класс людей собирается в кластер. Эти коллективы могут действовать совместно, не сливаясь при этом в единую организацию, но автономно, в общем русле разделяемых целей и идеалов. Подобная среда в глобализирующемся мире становится все более действенной и все более влиятельной.

3.

Итак, за последние десятилетия в мире произошли серьезные, системные изменения. К сожалению, осознание глубины перемен явно запаздывало, их стандартная оценка не выходила за определенные психологические, интеллектуальные или политкорректные рамки. Хотя нельзя сказать, чтобы будущее представлялось безоблачным, особенно в последние годы: проскальзывало предчувствие драматичных событий, в числе которых ожидался и некий особый террористический акт. Предполагалось, правда, что, скорее всего, он будет связан с локальным применением средств массового поражения. Но в любом случае, подобное событие должно было изменить общественное сознание, высветить новизну ситуации, ускорить социальное время. Именно это и произошло.

Многое в настоящий момент видится яснее, очевидней становится масштаб перемен и более внятной сама логика глобальной трансформации. Наверное, не ошибусь, если скажу, что совершившиеся за короткий по историческим меркам срок изменения коснулись буквально всех сторон социальной реальности. Сломалась не только ось социально-политических координат Восток – Запад, но заметно трансформировалась и альтернативная ось Север – Юг. Одно из неизбежных следствий подобной глобальной трансформации – проявление дефектности привычного интеллектуального инструментария, что порождает конъюнктурную суету и множащиеся ошибки. В обычных условиях тема полноценных социокультурных штудий, развернутый семантический анализ реальности не представляет практического интереса для органов государственного управления и задвигается ими на второй, если не третий план. Однако в условиях серьезного искажения стратегической перспективы императив удержания контакта с реальностью рано или поздно вынуждает производить болезненную смену языка анализа, без чего равно затруднительны и концептуальная разведка, и сценарный анализ, и нормативное прогнозирование (планирование), а порой даже простое понимание нового реестра событий. Между тем мышление управленческого корпуса и в этих условиях с трудом преодолевает свойственную ему ригидность и привычку к редуцированным механизмам «реальной политики»…[vii]

Горизонт прогноза у данного, складывавшегося в течение десятилетий подхода, однако же, ничтожен, это явно не та система управления, которая может результативно функционировать в динамичном, радикально меняющемся мире. Человеческое сообщество и процессы в нем происходящие не принадлежат миру мертвой материи и области точных наук, социальная среда не только изменчива сама по себе, но – что серьезно усложняет анализ – изменчивыми могут оказаться и ее привычные стандарты, и познанные ранее закономерности. Сегодня многие проверенные временем социальные алгоритмы не работают или работают недолжным образом, хотя, наверное, это тема для отдельного разговора. Социальное проектирование вступает в эру быстро сменяющих друг друга креативных социальных моделей «одноразового применения», имеющих короткий период жизни, заметно снижающих роль обобщений, индивидуализированных применительно к той или иной ситуации вне пространств стандартных конструкций и привычных методов социопроектирования, что на первый взгляд требует колоссальных затрат.

Фундаментальное преимущество в этом случае оказывается в руках субъектов, контролирующих сам процесс протееобразного «формотворчества», установления тех или иных виртуальных (в первоначальном значении этого слова) правил игры применительно к тем или иным изменчивым обстоятельствам. Подобное нестабильное, динамичное состояние хаотизирующейся, теряющей свою привычную структурность среды – среды, в которой традиционные социоконструкции лишены поддержки и продолжают существовать в прежних формах лишь «по инерции» (ситуация, столь знакомая жителям России) – позволяет успешно развиваться лишь одному, особому классу («новому классу») социальных организмов: диссипативных структур, для которых подобное положение вещей является естественным (приспособленность к динамичной среде вне груза стандартных форм и обязательств) и которые несут в себе базовую инфраструктуру нового мира (т.е. инфраструктуру сосуществования с хаосом и управления им).

Лучше всех новое положение вещей понимают, по-видимому, США, что подтверждается их действиями, которые, если обобщить происходящее, являются преадаптацией – т.е. активной политикой, нацеленной на опережение событий, частично отраженной в кристаллизующейся концепции нанесения превентивных ударов по странам, угрожающим США. На едином глобусе обновленной реальности мозаика неурегулированных до конца конфликтов с внешним участием, – а тут можно вспомнить и Ирак, и Боснию, и Косово, и Македонию, и Афганистан, и другие, менее заметные ситуации, – выстраивается в единый типологический ряд. Умножаясь в числе и расширяясь в пропорциях, динамичная патина социальных вывихов и пришедших извне властных компенсаций постепенно сливается в неизвестный ранее социально-топологический синтез – сложный рельеф повсеместно контролируемого и управляемого хаоса.

Соединенные Штаты на сегодняшний день самая мощная страна (страна-система) в мире, «господствующая мировая держава», по выражению госсекретаря США Колина Пауэлла. Это своего рода Новый Рим, «глобальный город», окруженный концентрическими кругами «провинций» и различным образом зависимых стран. С каждым годом аллюзии на данную тему становятся более яркими, емкими: принятие ключевых решений в сфере мировой политики, войны, ведущиеся при участии варварских армий, союзников и наемников, императорские полномочия консула-президента, зона национальных интересов, простирающаяся на всю доступную Ойкумену... (Кстати, не так давно в статье на военную тему, опубликованной в одном из американских журналов, мне встретилась ясно выраженная мысль – забота о национальной безопасности США предполагает сегодня не столько оборону страны, сколько продвижение ее интересов по всему миру.[viii]) Но Америка, вместе с тем, видит для себя и определенный критический горизонт. В качестве конкретных сроков называются 2015-2020 годы (но подчас и более ранние, и более поздние рубежи), когда положение США может стать менее благоприятным, нежели оно является на сегодняшний день. При одном условии: если не действовать на опережение негативных тенденций и событий, но именно поэтому, если действовать, то – сейчас.

Таким образом, действия, осуществляемые Соединенными Штатами в Афганистане и других горячих точках планеты, в определенном смысле вообще не имеют временной границы. Они скорее вписываются в некий стратегический рисунок, представляя звенья, «опорные площадки» выстраиваемой гибкой и динамичной системы управления турбулентными процессами на планете (контроль над ключевыми/критическими зонами и образуемые вокруг них оперативно-тактические коалиции), которая идет на смену прежней, вестфальской системе статичных международных связей. Одновременно с этим привычная стратегия сдерживания (устрашения) заменяется доктриной упреждающих действий.

Представляется, что для США сейчас важна все-таки не полная и окончательная победа в том или ином конфликте, а нечто иное: перед Америкой стоит более серьезная задача, которая и решается на практике – перехват стратегической инициативы, создание и апробация новой схемы мирового управления. Я бы охарактеризовал ее как динамичную, глобальную систему мировых связей (intra-globalrelations), чтобы отличить от прежней сбалансированной и стационарной системы международных отношений (inter-nationalrelations).

4.

Параллельно с возвышением Америки очерчиваются горизонты развития иного глобального субъекта – экономистичного универсума Нового Севера, порождения универсальной «штабной экономики» и процесса транснационализации элит (как прежнего Севера, так и Юга), превращения их в своеобразную интернациональную корпорацию – Новую Лапутанию.

«Аналогия с империей в данном случае оправданна, потому что система мирового капитализма управляет теми, кто к ней принадлежит, и из нее нелегко выйти, – описывает создавшееся положение вещей хорошо разбирающейся в перипетиях финансово-экономического космоса интеллектуал-финансист Джордж Сорос. – Более того, она имеет центр и периферию как настоящая империя, и центр получает выгоды за счет периферии. Еще важнее то, что система мирового капитализма проявляет империалистические тенденции... Она не может быть спокойна, пока существуют какие-либо рынки или ресурсы, которые еще не вовлечены в ее орбиту. В этом отношении она мало чем отличается от империи Александра Великого или Аттилы Гунна, а ее экспансионистские тенденции могут стать началом ее гибели».[ix] Подобная схема имеет, однако, не только привычное социальное и географическое прочтение…

Аналогом и моделью архитектоники геоэкономической (трансэкономической) конструкции может служить известный многоярусный «китайский шар». Геокон последовательно соединяет сопряженные виды деятельности в сложноподчиненную топологию экономистичного универсума. На нижнем, географически локализуемом уровне, это добыча природных ископаемых и их использование природозатратной экономикой; другой, более высокий локус – производство сырья интеллектуального и его освоение высокотехнологичным производством товаров и услуг. На транснациональном ярусе – производство финансовых ресурсов и применение технологий универсальной процентной дани в качестве механизма управления индустриальными объектами (в свою очередь плодящими потребность в данных ресурсах и услугах).

Но транснациональна также изнанка, «подполье» геоэкономического мироустройства – сдерживаемый цивилизацией порыв к инволюционному, хищническому использованию ее потенциала с целью извлечения краткосрочной прибыли, а также системный контроль над различными видами асоциальной практики. Отсюда в легальный сектор проникают правила игры, в которых правовой, а тем более, моральный контекст утрачивает былое значение. Наконец, на высшем этаже геокона – это ткущаяся паутина «штабной экономики», система глобального управления метаэкономикой, прямо и косвенно сочетающая экономику с политикой, предвосхищая унификацию источника легальных платежных средств, тотальный контроль над их движением и появление единой, диверсифицированной системы налоговых платежей. Все это вместе взятое способно превратить пространства и «земли» геоэкономического универсума в плодородную ниву Нового мира – волшебный источник специфической квазиренты.

Характер геоэкономического социума описывается прозрачной формулой: то произведено, что продано, то капитал, что котируется на рынке, а бытие определяется правом на кредит, неосвоенной пока что остается завершающая логический круг теза: тот не человек, кто не налогоплательщик.

Выстраивание подобной мегаломаничной конструкции между тем напоминает прочтение, хотя и призрачной, но постепенно сгущающейся реальности при помощи устаревшей лексики и грамматики. Человечество, предчувствуя грандиозную социальную трансформацию, отреагировало в прошлом столетии на данный интеллектуальный вызов калейдоскопом антиутопий и других алармистских проекций в широком диапазоне от Замятина и Оруэлла до Бжезинского и Аттали. Однако все «овеществленные» версии нового социального проекта, по крайней мере, в том облике, в котором они предстали в общественном сознании ХХ века – коммунизм, фашизм, неолиберализм, – были лишены некоего важного элемента быта, объединяющего структуры повседневности с ферментом унифицирующей тотальности, обеспечивая жизнестойкость и историческую перспективу футуристическому порыву.

Определенный консерватизм прежнего социума, и экономики в частности, определялся его материалистичностью (подчас механистичностью), «трезвостью», по-своему сближавшей экономику Модернити с таким социальным феноменом, как классическая наука. Проект (просчитанный бизнес-план) играл здесь роль гипотезы, выданный кредит обозначал статус обоснованной теории, а прибыль являлась успешным подтверждением теории в эксперименте. Иначе говоря, в круге экономической деятельности действовала своя «бритва Оккама», удерживавшая от бессмысленного «умножения сущностей», испытывая идеи на специфическую состоятельность. Получение денег было моментом истины и одновременно – якорем, удерживающим корабль политэкономического проектирования в реальности хозяйственной Ойкумены, вдали от бурных вод некоего запредельного океана.

Постклассическая «экономика Лапутании» отлична от прежней «экономики Ойкумены» не столько своей феноменологией, сколько иным (нематериалистичным) прочтением кодов бытия, распахнутым горизонтом действия, привкусом динамичной, кочевнической жизни, иной размерностью свободы. Финансово-экономические технологии, вплоть до ХХ века включительно, базировались на более-менее монотонном кредитном замысле в его различных модификациях: от порчи монеты и ассигнаций до технологии мировой резервной валюты; от механизмов центрального банка и национального долга до глобальной кредитной инфраструктуры, обеспечивающей перманентное, трансграничное распределение и перераспределение ресурсов и национальных доходов. Однако в прихожей нового миллениума ощутимо присутствие иной перспективной идеи – уверенной игры вероятностями, развернутого управления рисками.

Будущие «виртуальные деньги», соединив принцип мировой резервной валюты с отсутствием прямых, материальных ее гарантий и подчинив себе альтернативные локальные системы (система currencyboards), со временем трансформируются в единую (вначале это может быть и кондоминиум двух-трех валют), универсальную систему управления платежами, стоимостями и социальными процессами в целом. Предельным обеспечением подобной системы являются: с точки зрения классической экономики – все совокупные глобальные ресурсы, с позиций кредитного замысла – все будущие доходы и инновации, наконец, ее собственное понимание устойчивости своих начал находится в зоне масштабного и умелого управления рисками (не сводимого к их страхованию), заведомо исключающего большинство нежелательных альтернатив.

Экономика из процесса обустройства материального мира постепенно трансформируется в полифоничное искусство стратегического действия, системных операций безотносительно к их субстрату. Иначе говоря, актуальная деятельность прочитывается как вполне самостоятельная субстанция и одновременно – как трансценденция любого сопутствующего ей материала, перманентное формирование новых предметных полей. Стимулы новой экономики (особенно в условиях дефицита прорывных технических инноваций) в возрастающей степени оказываются за пределами привычных форм операций: это уже не только хозяйственная сфера, но весь информационный мир и с какого-то момента не только полифоничное пространство финансов, а, скорее, область проекции некоего особого права. Потенциал информационно-финансового космоса представляется практически необъятным, здесь к некоторому логическому пределу подходит прежняя формула развития экономики, чей вектор устремлен от экстенсивного исчерпания материальных ресурсов цивилизации к интенсификации возможностей высокотехнологичного развития (а в перспективе, после искушения оптимизацией, – к преодолению любых мыслимых пределов роста).

За гранью подобного фазового перехода – критической трансформационной ситуации, могущей принять, к примеру, форму Большого финансового взрыва, – рождается по-своему прочитанное и понятое «новое небо и новая земля» в виде глобального, последовательно выстраиваемого каталога предметных полей, субъектов действия и объектов собственности. Картография подобного рукотворного космоса ограничена уже не биосферной рамкой, а скорее – платежеспособным спросом, его полноправными гражданами становится множественность электронных подписей, этот «знак бытия» в новом мире, источником же гражданства – Глобальный удостоверяющий центр. Роль правительства (текущего управления) переходит к Клиринговому центру, а функции «полиции безопасности» берет на себя Всемирная страховая компания. В неравновесном, но по-своему устойчивом, диссипативном космосе основными товарами оказываются, пожалуй, безопасность и возможность, высшей же формой деятельности – бесконечная игра по все более изощренному управлению рисками.

5.

Особое качество постсовременного мира – расширение его «диапазона вероятностей». Новый мир, имея подвижную систему координат, избирает ту или иную форму статики как временную, конъюнктурную фиксацию обозначившегося statusquo. Подобная реальность начинает походить на «мир игры», где не все реальное достоверно и не все достоверное реально, где многое вполне устойчиво, но при этом далеко не равновесно. Его парадоксальность проявляется в странном на первый взгляд сближении: параллельном росте векторов индивидуальной свободы и тотального социального контроля, способного со временем обрести тяжесть рока.[x]

Наиболее эффектно и эффективно новые принципы управления реализуются в среде сетевых организаций, где на авансцене сейчас солируют НПО – международные неправительственные организации. Среда же эта – самая, что ни на есть, широкая и эклектичная. Здесь и неформальные клубы различных уровней компетенции, и религиозные и квазирелигиозные сообщества, и разноликие группы влияния, и такие международные организации, как, скажем, «Гринпис», «Эмнисти интернейшнл» или столь модное ныне движение антиглобализма, но одновременно к этой типологии тяготеют также разнообразные асоциальные и криминальные организации, наконец, – организации террористические, выстраивающие алгоритмы деятельности по собственным правилам игры.

В результате в динамичном и меняющемся мире возникает новый класс угроз. Это борьба не только интеллекта, финансов, организационных принципов, технических возможностей и технологических решений, но, прежде всего, – борьба мировоззрений, борьба кодекса поведения прежней цивилизации и моральных начал, социальной семантики новой культуры. Постепенно на планете выстраивается глобальный и многоярусный Undernet, эксплуатирующий открывающиеся возможности для неограниченных моральными препонами форм деятельности легальных и иллегальных организаций, где «неформальный стиль» и гибкость подобных организмов оказывается их существенным преимуществом. В новой, деформализованной среде сетевые конгломераты, прочерчивая границы собственной полифоничной и динамичной географии, выступают как, хотя и «виртуальные», но, фактически, равнозначные партнеры более привычных государственных и корпоративных структур управления.

В начале 2001 г. мне довелось участвовать в совещании по безопасности Центрально-Азиатского региона, на котором, в частности, обсуждалась ситуация с наркотрафиком.[xi] Ситуация, которая в привычной системе координат представляется практически безнадежной. Почему? Дело во многом именно в организационной асимметрии государственных органов и криминальных кланов. Высокая степень обратной связи и персональное разделение рисков внутри наркокартелей серьезно повышает их адаптивность, их эволюционные возможности к меняющимся условиям среды и принимаемым против них мерам. Кроме того, финансовое сверх-благополучие этих организаций зиждется на иных, нежели у конвенциональной экономики принципах, а щедрое использование ресурсов не снижает конкурентоспособность. В результате борьба с наркотрафиком подчас напоминает усилия по локализации вирусных эпидемий, усилия, приводящие в конечном счете к возникновению все более изощренных и жизнестойких форм этой напасти.

Контуры глобальной нестабильности и специфической социальной динамики проявляются также в феномене «диффузных войн» – происходит диффузия временных и пространственных границ военных и паравоенных конфликтов, их субъектов и объектов, применяемых средств и методов ведения боевых действий. В условиях трансформации миропорядка, когда «родовые признаки» прежнего цивилизационного контекста и государственности отсутствуют или ослаблены, современные военные системы становятся все менее эффективными, вспомним конфуз Америки в распавшемся на кланы Сомали или вязкость, зыбкость ситуации в Косово и Македонии, когда вектор активности смещался от конфронтации с Сербией на «Албанскую армию освобождения». США, обладающие огромной мощью, столкнулись с безликим противником и анонимной агрессией.

Цивилизация, переходя в иное качество, сталкивается с новым типом угроз всерьез и надолго. И хотя сейчас разрабатываются и апробируются многообразные средства и технологии безопасности, тем не менее, все чаще приходится задумываться не столько о повышении эффективности существующих систем и подходов, сколько о принципиально иных путях обеспечения стратегической стабильности, об альтернативной концепции глобальной безопасности и радикальном обновлении реестра соответствующих действий, об изменении самой логики борьбы с аномизацией общества и терроризмом как явлением в целом. Новое поколение социальных технологий нельзя выстраивать по лекалам прежней схемы мироустройства. Образно говоря, «стратегия Буша» (младшего) не может быть повторением, пусть и модифицированным, «стратегии Буша» (старшего).

Существующие системы обеспечения общественной безопасности, и, прежде всего, вооруженные силы, оказались настроенными на иную типологию угроз, в новых конфликтах их мощь, внутренне ориентированная на принцип пассивной эскалации устрашения, а не активной диверсификации форм противодействия (и одновременно – локализации новых пространств борьбы), словно уходит в песок. Эти системы были созданы, прежде всего, для борьбы с системами нападения таких же государств или их коалиций. По крайней мере, – с агрессией отчетливо выраженных институтов, с чем-то, что, как минимум, имеет географически или организационно (институционально) локализуемую структуру, имя, в конце концов. А против новых типологических субъектов, против финансовых, экономических, информационных, террористических и иных транснациональных структур действия, «не имеющих отечества», прежние системы безопасности оказываются гораздо менее эффективными.

На упоминавшейся выше Бишкекской встрече по безопасности в Центральной Азии автором была предложена к обсуждению квазиэкологическая методология противодействия негативным социальным явлениям. Суть концептуальной схемы – отход от рефлекторной политики («борьба с симптомами») и переход к системным действиям, типологически схожим со стратегией противостояния вирусным эпидемиям или экспансии нежелательных популяций («обеспечение социально-экономического благополучия населения», «разрушение потенциала антисистемы», «финансовая стерилизация», «подрыв патогенной среды обитания»). Надо сказать, новый терроризм, нанеся удар, также претерпел определенный ущерб, утратив, отчасти, потенциал внезапности и потеряв как феномен свою прежнюю безликость.

Отсутствие стратегического мышления проявляется между тем не в дефиците грандиозных целей, а, скорее, в непонимании контекста событий, их последовательности и внутреннего смысла. И, соответственно, – в мистифицировании реальности. К сожалению, в поисках чаемой панацеи от новых угроз нередко приходится сталкиваться с гипертрофией прежней логики обеспечения безопасности: надежды возлагаются на совершенствование уже существующих методов и технологий, но на новом уровне. Так, постепенно начинают обретать плоть модели, в рамках которых социальное пространство уподобляется цифровому.

Действительно, специалисты по безопасности признают, что, скажем, выследить компьютерного преступника в Интернете значительно легче, чем преступника в обычном мире: компьютерные сети, набор серверов и протоколов, представляют собой среду, где варианты действия ограничены и фиксируемы, процессы могут быть в любой момент раскодированы и, таким образом, проконтролированы. А вот вне сетей, в реальном, а не виртуальном сообществе, кодов поведения существует неограниченное множество при явном дефиците «протоколов». Если и дальше следовать данной логике, то задача состоит в том, чтобы сузить множество вариантов поведения человека и уверенно контролировать оставшиеся. Идеал такой среды – тотально контролируемое общество. Попытка создать «всеобщий каталог», ввести пожизненный личный код, систематизировать персональную информацию уже предпринималась и в странах Шенгена, и в США,сейчас специалистами разрабатывается наиболее универсальная в этом смысле система DigitalAngel. Все это, однако, есть коренная ревизия начал современной цивилизации, путь к уплощению личности, превращению субъекта в объект.

В новой психологической атмосфере ведутся активные дебаты о жизненной необходимости ограничить некоторые ключевые свободы, о разрешении спецслужбам доступа к частной информации. Скачкообразное ужесточение специальных процедур уже получило в современной Америке ярлык «новая нормальность». И вновь надежды возлагаются на технологии – информатику, биометрику, цифровые коды, телекоммуникационные системы, – эволюция которых начинает угрожать основной ценности нашего мира – свободной личности. Тут возникает порочный круг. Подобный сценарий является на деле тупиком цивилизации, ее логическим концом. Это ответ охранительного механизма на растущий организм, стремление переломить, а не оздоровить логику развития. Возможно, с технологической точки зрения задача тотальной слежки и может быть решена, но приведет это к созданию еще большей угрозы. В конечном счете, получится, что основной источник опасности – сама свобода.

6.

Свобода – обоюдоостра. В пространстве исторического действия сейчас возник новый субъект, творящий реальность, – свободно действующая личность, отсеченная от прежних культурных корней. Этот новый человек, ощущая себя элитой нового мира, независимо от форм включенности в прежнюю систему, способен безжалостно распорядиться своей и чужой свободой, действуя как «с той», так и «с другой» стороны социальной иерархии. Сейчас у него в руках могучие инструменты: финансовые, организационные, информационные, технические. При этом диалог подобных личностей и пассионарных групп ведется через головы других людей, психологически воспринимаемых как безликий хор статистов.

Мир столкнулся с активным проявлением новой психологии, с интенсивным процессом социального творчества, со сменой социальных и культурных ожиданий, с оригинальным переосмыслением всей системы взаимоотношений в рамках триады «человек – мир – Бог». Гибкость и неподконтрольность, принципиальная непубличность действий неформальной элиты, все более набирающей вес, но при этом не нуждающейся в институализации своих социальных претензий (по крайней мере, в прежнем смысле этого понятия), проявляется во внешней иррациональности, анонимности, даже эзотеричности семантики актуальных социальных связей. Новые субъекты этих отношений, действующие поверх прежних социальных конструкций и взявшие на себя труд определять какое будущее должно быть у мира, подвергаются обвинениям в произвольном толковании закона и прямом пренебрежении им, гегемонизме, терроризме. Однако они не столько подавляют, сколько игнорируют институты публичной политики и демократии, утрачивающие прежнее значение и приобретающие черты маргинальности в меняющейся социальной среде.

На сегодняшний день прочерчиваются, пожалуй, два стратегических сценария развития событий на планете. Одна логическая траектория, чей дизайн достаточно внятен, – мирное завершение строительства геоэкономического каркаса Нового мира, или, проще говоря, создание глобальной и тотальной налоговой системы.[xii] Однако если наметившаяся каталогизация мира окажется своеобразной иллюзией (истоки которой коренятся в механистичных представлениях эпохи Просвещения) и, соответственно, будет все чаще спотыкаться о возникающие противоречия и турбулентности, то усилится альтернативная стратегия, связанная как раз с проведением упреждающих действий, с утверждением в качестве нормы динамичной системы управления социальными процессами. Результатом может стать как реализация перманентного силового контроля, распространение новых форм конфликтов и путей их урегулирования, так и заметная модификация самой геоэкономической реальности: отчуждение прав владения от режима пользования, масштабное перераспределение объектов собственности, ресурсов и энергии – и еще, пожалуй, радикальное изменение структуры цен, – в том числе, за счет целенаправленно взорванного мыльного пузыря финансов...

Что же касается позиций и ставок России в новом круге мировой игры, то последние действия Москвы были направлены на обеспечение среднесрочного (а возможно и долгосрочного) стратегического и оперативно-тактического сотрудничества с США в русле двух перспективных сюжетов американской политики.

Первое перспективное направление, вполне проявившееся, – сотрудничество Москвы и Вашингтона в сфере политики безопасности. Это, прежде всего, формирование новой азиатской ситуации и особой, перспективной роли Центрально-Азиатского региона в изменившейся геополитической картографии континента. Стратегический плацдарм, обозначенный здесь Соединенными Штатами[xiii], имеет глубокое полифункциональное значение. Прежде всего, в тактическом отношении он обеспечивал и обеспечивает успех Афганской операции. В оперативном отношении здесь создан запасной (альтернативный) плацдарм для контроля над всей ситуацией на Ближнем Востоке. Имеются при этом в виду не только перспективы Иракской кампании, но также, к примеру, сценарии развития израильско-палестинского противостояния и возникновения крупного кризиса в отношениях с арабским миром, в целом, и с Саудовской Аравией, в частности. Кроме того, данный плацдарм может улучшить оперативный мониторинг ситуации в турбулентной Кашмирской зоне индийско-пакистанского конфликта (а также в пакистанской «зоне племен»). Наконец, в стратегическом отношении ЦАР – прекрасная геостратегическая площадка для контроля (включая ведения технической разведки) над внутренними районами Китаем, т.е. территорией, где расположены ядерные объекты Пекина. А также для контроля над всем комплексом китайской политики в уйгурском направлении, т.е. над сценариями китайского проникновения в Центральную Азию и особенно в район Каспийского нефтяного бассейна.

Непосредственно с нефтяными делами связан второй перспективный сюжет стратегического партнерства России и США, сопряженный с пересмотром Вашингтоном своей глобальной энергетической стратегии. Высокая вероятность возникновения кризиса в отношениях с ОПЕК (организации, теснейшим образом связанной с арабским и мусульманским миром) – в случае ухудшения ситуации на Ближнем Востоке и решительных действий США в регионе – вынуждает Америку (в полном соответствии с логикой преадаптации) продумывать стратегический дизайн иного, альтернативного нефтегазового центра, опорными точками которого могли бы стать Россия, Ангола и Латинская Америка.

[i] Но при этом вспоминается, в частности, и двусмысленный образ «эталонного» террориста-водопроводчика из известного фильма «Бразилия».

[ii] A. Toffler, H. Toffler. Creating a New Civilization: The Politics of the Third Wave. Atlanta, 1995; J.K. Galbraith. The Good Society. The Human Agenda. Boston-N.Y., 1996; T. Hopkins, I. Wallerstein, J. Casparis.The Age of Transition: Trajectory of the World-System, 1945-2025. N.Y., 1996; M. Castells. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol.1: The Rise of the Network Society. Malden (Ma.)-Oxford (UK), 1996; idem. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol.2: The Power of Identity. Malden (Ma.)-Oxford (UK), 1997; idem. The Information Age: Economy, Society and Culture. Vol.3: End of Millennium. Malden (Ma.)-Oxford (UK), 1998; N. Chomsky. World Orders, Old and New. L., 1997; A. Touraine. Pourrons-nous vivre ensemble? Egaux et differents. P., 1997; Z. Brzezinsky. The Grand Chessboard. American Primacy and Its Geostrategic Imperatives. N.Y., 1997; idem. The Geostrategic Triad: Living with China, Europe, and Russia. Wash., 2000; J. Naisbitt. Megachallenges: A Compass for the 21st Century. N.Y., 1998; E. Luttwak. Turbo-Capitalism. Winners and Losers in the Global Economy. L., 1998; L.C. Thurow. Creating Wealth. The New Rules for Individuals, Companies and Countries in a Knowledge-Based Economy. L., 1999; A. Etzioni. The End of Privacy. N.Y., 1999; F. Fukuyama. The Great Disruption: Human Nature and the Reconstitution of Social Order. N.Y., 1999; P.F. Drucker. Managing Challenges for the 21^st Century. N.Y., 1999; A. Giddens, W. Hutton (eds.). On the Edge. L., 2000; A. Giddens (ed.). The Global Third Way Debate. N.Y., 2001; H. Kissinger. Does America Need a Foreign Policy? Toward a Diplomacy for the 21^st Century. N.Y., 2001; P. Buchenen. The Death of the West. N.Y., 2001.

[iii] Подробную библиографию зарубежных работ по данной проблематике см. в статьях автора «Осмысление Нового мира» («Восток», 2000, №4) и «Alacarte» («Полис», 2001, №4). Теме социокультурных революций и глобальной трансформации современного мира посвящена трилогия автора, опубликованная в журнале «Новый мир»: «Эпилог истории, или Пакс Экономикана» (1999, №9), «Глобальный город: творение и разрушение» (2001, №3), «Трансформация истории» (2002, №9)

[iv] Подробнее о «цивилизационной трансформации» см.: А.И. Неклесса. Неопознанная культура. Гностические корни постсовременности // Восток. 2002, №1.

[v] Подробнее о трансформации международных отношений см.: А.И. Неклесса. Управляемый хаос // Мировая экономика и международные отношения. – М.: Наука, 2002 №9.

[vi] Подробнее о роли сетевых структур в современном мире см.: А.И. Неклесса. Момент истины. Заметки на полях постсовременной истории // Дружба народов. – М., 2002, №4.

[vii] Подробнее о проблеме стратегического планирования см.: А.И. Неклесса. Интеллект, элита и управление // Россия XXI. – М., 2002, №1.

[viii] Andrew J. Bacevich. Who will Serve? // The Wilson Quarterly. Цит. по переводу, опубликованному в журнале «Интеллектуальный Форум». 2001, №6, С.27.

[ix] Дж. Сорос. Кризис мирового капитализма. Открытое общество в опасности. М., 1999. – С.114. См. также: K.A. Wittfogel.Die orientalische Despotie. Eine vergleichende Untersuchung totaler Macht. Köln-Berlin, 1962.

[x] Здесь я бы обратил внимание на другую свою трилогию, опубликованную в журнале «Знамя»: «Контуры Нового мира и Россия (геоэкономический этюд)» (1995, №11), «Конец цивилизации, или Зигзаг истории» (1998, №1), «Конец эпохи Большого Модерна» (2000, №1).

[xi] Отчет о Бишкекской встрече, на которой в феврале 2001 г. обсуждалась тема «Преодоление афганского синдрома в Центральной Азии: моделирование безопасности», см. в журнале «Восток» (Oriens), 2001, №5.

[xii] Подробнее см.: А.И. Неклесса. Ordoquadro: пришествие постсовременного мира // Мегатренды мирового развития. – М.: Экономика, 2001; он же. Четвертый Рим. Глобальное мышление и стратегическое планирование в последней трети ХХ века // Российские стратегические исследования – М.: Логос, 2002; Глобальное сообщество: картография постсовременного мира. – М.: Восточная литература, 2002.

[xiii] Не далее как в феврале этого года в дополнение к аэродрому ВВС в Манасе и строящейся базе имени Питера Ганчи (Киргизия), а также базам и Ханабаде (Узбекистан) и в Кулябе (Таджикистан) Вашингтон запросил разрешение на использование еще двух военных баз в Казахстане.