Rambler's Top100

ИНТЕЛРОС

Интеллектуальная Россия

INTELROS.RU

Intellectual Russia


вернуться к оглавлению

Максим Калашников

 

НЕЙРОНОМИКА: ЖИЗНЬ В СТИЛЕ ACTION

 

 

Конец привычной экономики

 

На смену постиндустриализму придет Нейромир.

Он преодолеет старую экономику. Уже не деньги, а смыслы станут диктовать скорости и направления изменений.

Экономика, в конечном счете — умение самым эффективным образом использовать ограниченные ресурсы, которых на все не хватает. Технология, в свою очередь, снимает эти ограничения. В Нейромире технология побеждает экономику! Но отношения между людьми, связанные с продуктами и услугами, остаются. Просто все в них меняется. Черты грядущего все яснее проступают в сегодняшнем дне.

Сегодня совершенно очевидно, что бизнес как таковой, читатель, уходит в прошлое. То, что мы увидим в этом веке, будет здорово отличаться от мира, привычного нам по прошлому столетию.

Первым дуновения перемен почувствовал русский белоэмигрант Евгений Месснер. Занимаясь военным делом, он в середине пятидесятых годов совершил поразительное открытие. Оказалось, что эпоха «правильных» войн с иерархически организованными армиями, централизованным управлением, планами сражений и исключительно огневым поражением врага уходит. На место их пришла мятежевойна. В ней совершенно неважно, чем ты поражаешь неприятеля, ломаешь его волю к борьбе или толкаешь на капитуляцию. В ход идет все — разложение тыла оппонента пропагандой, развращение его молодежи модами и музыкой, террор, подрыв экономики, политические движения. Главное — добиться цели любым путем, комбинируя разные «средства поражения». Мятежевойну ведут исключительно сети, а не пирамидально-командные структуры. Ячейки сети или роя оказываются проворнее, изобретательнее, смелее бюрократических машин и старых дивизий. Сам того не ведая, Месснер заглянул за постиндустриализм, вглубь ХХI столетия. Уже не в войну, а в саму жизнь.

К чему мы идем? Раньше шло обособление различных сфер человеческой деятельности. Схематично дело выглядело так: в основе лежала культура, своеобразный инкубатор структур, библиотека форм, активатор технологий. Из этой «библиотеки» и политика, и бизнес извлекали какие-то фрагменты, приспосабливали их для своих нужд. Скажем, еще шесть-семь веков на Западе никто и в толк не смог бы взять само понятие «ссудного процента». Господствовала иная форма экономики: я тебе дал денег как другу и хорошему знакомому. Ты мне эти деньги возвращаешь, и я получаю право когда-нибудь о чем-нибудь тебя попросить. Подобный порядок до сих пор бытует в мусульманском мире. В несколько превращённой форме мы встречаем его в «Крестном отце» Марио Пьюзо, когда мафиози говорит булочнику: я тебе помогу и решу твои проблемы. Но однажды настанет день, когда я тебя попрошу сделать что-нибудь для меня. Мафия представляет из себя архаичный уклад в современной рыночной экономике.

Но вот появляется значительный класс людей, у которых есть свободные деньги. Они могут дать их взаймы, но никаких услуг от должников им не нужно. Они заменяют будущую услугу условием: взяв у меня в долг, ты должен вернуть мне больше денег. Взял сто золотых — верни сто десять. Возникает ссудный капитал. Совершенно неслучайно он оказался в руках евреев: ведь они оказались выброшенными из католической средневековой цивилизации, где остальные были единоверцами, членами общины, товарищами по цеху или гильдии, и потому правила «экономики дружбы» на них не распространялись. Еврей — не друг, а иноверец. И за деньгами к евреям поначалу приходили такие же выкинутые из привычного общества люди. Понятное дело, люди со специфическими, мягко говоря, привычками и наклонностями. А поскольку доверие ушло, развилась форма залога. Хочешь взять бабки взаймы? Оставь в залог что-нибудь ценное. Заложи какую-то вещь у меня — а потом приди и выкупи, заплатив больше той суммы, которую получил под залог. Таким образом, человеческие взаимоотношения в экономике, элемент культуры, перешли в совершенно отчужденную форму, отделившуюся от культуры.

Другая иллюстрация — пример тамплиеров, рыцарей Храма. Некогда они выступали ударным отрядом Римской церкви, особо приближенной к ней силой. Осененные печатью Папы, они слыли людьми безупречной репутации. Для того, чтобы облегчить паломничество христиан ко Гробу Господню и возвращение назад, тамплиеры принимали у странников деньги, скажем, во Франции и отдавали их в Иерусалиме, куда они приходили. И потому даже если путники подвергались нападениям разбойников с большой дороги, они говорили: ребята, да у нас ничего с собой нет. Отсюда родился вексель. Он возник из культурного феномена: соединения паломничества с непререкаемым авторитетом тамплиеров и их разветвленной сетью. Но дальше вексель полностью утерял культурную основу и превратился в экономический инструмент, когда каждый может выдать вексель каждому, и весь вопрос состоит лишь в обеспечении бумаги.

Обобщим: веками шел процесс, когда культура исторгала из себя формы деятельности. С течением времени они переходили в хозяйственную жизнь, обесчеловечиваясь, теряли личностную составляющую.

Но если мы посмотрим на бизнес самого конца ХХ века и начала нынешнего, то с изумлением увидим обратный процесс. Идет интеграция всех форм человеческой деятельности, превращение их в некую целостность. И чем ближе к Нейромиру, тем большие скорость, мощь и размах будет приобретать этот процесс…

Куда он нас выводит? На смену доброму старому бизнесу приходит метапредпринимательство, метадействие. Теперь метапредприниматель решает задачи, выстраивая схемы, в которых он опирается на все возможные формы, институты и технологии. Ему совершенно безразлично, к чему они относятся — к бизнесу, культуре или политике. Сгодится всё. Мета-предприниматель говорит: у меня есть цель, и мне совершенно неважно, как я ее добьюсь. Это лишь ученые разложили мир на политику, экономику и культуру. На самом деле и человек, и мир едины. Все эти абстракции служат мне конкретными инструментами. Я их комбинирую, делаю из них схемы.

В нашей, а уж тем более в завтрашней жизни уже нет отдельной культуры, автономного бизнеса или обособленной политики. Есть «action» — действие, активность, «дело» — по-русски. Вот это и есть первый, ключевой момент новой... Экономики? Да ее, пожалуй, и экономикой называть уже нельзя. Слишком узко выходит. Нет, это уже метадеятельность. Или нейрономика — жизнь в стиле «экшн».

Знаете, откуда все это вырастает? Из войны и разведки. Уже Вторая Мировая, где для сокрушения противника использовался весь арсенал мыслимых средств, включая психологические, культурные и политические, предстает как метадействие. Три четверти операций Второй Мировой предпринимались не для того, чтобы достичь поставленных в приказе официальных целей, а для того, чтобы запугать, обмануть, «подставить», изменить психологию. Только исходя из этого, можно понять смысл, например, совершенно бессмысленных с чисто военной точки зрения стратегических бомбардировок Германии англосаксами. Или разгадать загадку полного бездействия Рузвельта, знавшего о грядущем нападении японцев на Пирл-Харбор, пассивности Черчилля, которому докладывали об угрозе разрушения немцами города Ковентри. В этих случаях нужно было «наэлектризовать», обозлить народы, пробудить у них волю к борьбе, заставить мобилизоваться. В еще большей степени метадействие проявилось в Холодной войне США против России-СССР в 1946-1991 годах. Здесь границы между бизнесом, военными акциями, культурой и психологическими операциями исчезли полностью.

 

Нейрономика и ее сети

А теперь перейдём ко второму краеугольному принципу нейрономики. Когда действие становится единым, специализация сохраняется. Но теперь — не по предметам, а по функциям.

Что это такое? Это когда корпорация последовательно выбрасывает из себя различные функции. Держала уборщиков помещений — а теперь нанимает клининговую фирму со стороны. Был у нее юридический отдел — превратился в юридическую службу. Искала деньги сама — а теперь использует инвестиционные банки. И так далее и тому подобное. Процесс так называемого аутсорсинга начался давно, однако невиданно ускорился к концу ХХ века. Все идет по нарастающей. Была функция внутрикорпоративной проверки деятельности фирмы. Появился аудит. Реклама? Она перешла в специальные рекламные фирмы. Программирование отдали софтовым компаниям-подрядчикам. Снабженческие структуры превратились в логистические фирмы. Зачем держать своих конструкторов, если можно нанять конструкторско-дизайнерскую фирму?

Последняя стадия сего процесса наступила, когда корпорации сказали: а мы и производством теперь заниматься не будем. Как поступает метабизнес? Я найму производителя колёс вон в то стране, двигателестроителей — вот в этой, а вот там мне отштампуют корпуса. А сборку мне сделают вообще в третьей стране, где тепло, нет затрат на зимнее отопление, а рабочие вкалывают без отпусков и за какие-то гроши. Современный философ-практик Сергей Чернышев любит приводить в пример компьютерную корпорацию «Дэлл», одну из крупнейших в США:

— У «Дэлл» нет ни одного своего завода по производству компьютеров. У него нет своих бухгалтеров, складов, дилерской сети: все эти функции выполняют фирмы-подрядчики на условиях аутсорсинга, которые Дэллу не принадлежат. Его компания осталась с брэндом-торговой маркой, банковским счетом и залом для заседаний. Тем не менее, акции «Дэлл» стоят больше, чем акции российской РАО «ЕЭС» с сотнями электростанций. Почему? Потому что Дэлл владеет предпринимательской схемой производства товаров и услуг. В его собственности — не производства и не бизнес-сервисы (их он оставляет бизнесменам), а уникальная схема отношений между ними. Он, как маг или конструктор, использует бизнесменов и их фирмы как детали конструктора, выкладывая из них то одну, то другую оригинальную схему. Он похож на радиолюбителя, который берет изобретенные не им детали (диоды, триоды, резисторы) и паяет из них уникальную, только ему принадлежащую схему, получая на выходе совершенно новый продукт. Математику (в отличие от налогового инспектора), понятно: чистый предприниматель — не бизнесмен. Это — деятель уже постэкономического хозяйства...

Таким образом, крупные корпорации Запада, еще вчера похожие на советские министерства и главки, становятся сетевыми структурами, охватывающими весь Земной шар. Умирает когда-то пленивший воображение Сталина идеал огромных компаний вертикальной интеграции, в одни ворота которых въезжали составы с углем и сталью, а из других — выходили уже готовые автомобили и тракторы.

Каждая ячейка сети использует все: и экономику, и политику, и культуру. И рекламщик, и финансист, и инженер попали в паутину метадействия. Наступает пора продюсерской экономики. Сидит себе сбросившая все функции корпорация и только придумывает новые продукты, новые брэнды.

Таким образом, второй ключевой принцип новой эры — сетевая организация производства, сопряжённая с процессом обособления функций. Множество специализированных фирм выстраиваются в сообщества под конкретную программу, под достижение нужной цели. При этом одна и та же фирма способна входить в несколько таких союзов-сетей сразу.

 

Восхождение креаторов

А кто же все-таки выступает «нервными узлами» таких сетей? Кто устанавливает их соподчиненности, ранги и порядки взаимодействия? В производящей, творческой экономике такими узлами, появившимися в конце 1990-х годов, становятся креативные корпорации — совершенно новое явление жизни. Они выстраиваются вокруг личности создателя-креатора, который сделал что-то выдающееся.

Креаторы выбрасывают в экономику революционные идеи и ноу-хау, а потом выстраивают вокруг них функции: денежную, конструкторскую, производственную, торговую и так далее. Все они работают на воплощение идеи, рожденной творцом-креатором. Креаторы создают стратегию и, словно маги, переводят идею из сферы бестелесной информации в мир реального производства, прибегая для этого к метадействию, используя все инструменты для завоевания победы. Вот почему все это с полным правом можно назвать нейрономикой, порождением человеческих мысли и воли.

Для подтверждения нашего вывода обратимся к одному из самых смелых умов нашего времени и настоящему визионеру Александру Неклессе. В одной из своих работ он пишет:

«Новые амбициозные корпорации в центры своей активности ставят некоторую материальную цель, серьезно понятую миссию, идею специфического типа развития. Если угодно — собственное оригинальное прочтение топологии реальности, горизонтов бытия. По заданной шкале меряются затем прочие виды корпоративной деятельности, которые концентрируются вокруг смыслового центра…

Решение же ряда частных рабочих схем — а порой и производства в целом — передается сопредельному организационному рою на условиях аутсорсинга.

В идеале действие подобного макрокорпоративного агломерата нацелено на оптимальное сочетание интенсивной поисковой активности, системности и экстенсивных пакетных действий в избранном направлении…

Однако, пожалуй, главный отличительный признак амбициозной корпорации — целенаправленное расширение пределов собственной компетенции, синтетический подход к человеческой деятельности, совмещение экономических, политических, культурных и идеологических задач «в одном флаконе», что позволяет решать каждую из них в отдельности гораздо более эффективно за счет достигаемого синергетического эффекта. Амбициозная корпорация в своих различных модификациях — это скорее социогуманитарная, нежели экономическое образование, причудливо объединяющее векторы разных направлений человеческой деятельности, а также представителей элиты, все чаще действующих вне привычных структур власти и во вполне транснациональном контексте.

Роль традиционного производства при этом фактически снижается, в тех или иных формах оно все чаще передается контрагентам … в периферийные географические и геоэкономические пространства. В центре же процесса, на полюсе геоэкономического универсума — оказывается своеобразный «высокотехнологичный Версаче», производство брэнда и правил игры, генеральной политики и ключевых решений — детальных моделей и лекал всемирной мастерской.

По прописям и лекалам этой сумрачной политики вычерчиваются эскизы футуристических миражей: мировой эмиссионной и налоговой системы, глобального долга, национальных и региональных систем страхования, лабиринтов планетарной безопасности, алгоритмов деятельного управления рисками, облекая земными покровами смутные до поры социополитические проекты и апокалиптические амбиции. При этом речь может идти о триллионах долларов, рутинно передвигаемых по глобальной шахматной доске в ту или иную сторону. В первую голову постсовременные «игроки в бисер» оперируют семантическими и смысловыми комбинациями, трансмутируя их в переливающуюся амальгаму правил Большой игры…»

 

Таинства «вертикальной экономики»

Но есть и у мира метадействия и третий контур. Как только мы переходим от сделки к делу, а от экономики — к нейрономике и метадействию, тут же изменяется характер людских взаимоотношений.

В основе старого бизнеса лежал в большей или меньшей степени эквивалентный обмен деятельностью на одних и тех же этажах мировой пирамиды (скажем, между США, Германией и Японией), и неэквивалентный обмен — если бизнес велся между ее высшими и низшими уровнями. Например, в торговле между Западом и слаборазвитыми сырьевыми странами вроде Нигерии, когда за электрочайник «Тефаль» нищих заставляли отдавать по полтонны отличной нефти.

А что же приходит на место старого порядка? «Слоёный» мир, где в каждом слое действуют свои, особые, законы.

Был такой гениальный русский экономист, Яременко, безвременно ушедший от нас в 1989 году. Будучи директором Института социально-экономического прогнозирования, он никогда не выступал ортодоксальным защитником социалистической экономики. Но зато пытался остановить ретивых российских рыночников, приговаривая: ребята, Вы мало и не то читали, халтурно сдавали экзамены, а лезете реформировать Россию!

Так вот, Яременко первым выдвинул идею вертикальной, иерархически построенной экономики, которая и есть третий столп метадействия в эпоху становления Нейромира.

Учёный утверждал: главный вопрос состоит не в том, что рынок регулирует конкуренцию за ресурсы. Это — вздор, хотя на нем и построена классическая рыночная теория. Вы говорите о том, что при рынке у тех, кто работает эффективно, ресурсов оказывается много, а неэффективные разоряются, ибо остаются ни с чем? На самом же деле, если какая-то система работает и умело запозицировала себя на рынке, то обязательно найдёт ресурсы. Если уж ты смог произвести машину и правильно назначил условия продажи — ты машину обязательно продашь. В принципе на мировом рынке можно найти покупателя на любой товар. Живой пример тому — наши автомобили «Жигули». Они по качеству и техническому уровню — пещерный век по сравнению с иностранными машинами. Тем не менее, они не погибли в конкуренции в иномарками, успешно продаются у нас, а при СССР — продавались и в Западной Европе. Ведь они дёшевы, и на них можно найти своего потребителя. Нет в мире конкуренции в либеральном смысле слова! Конкуренция состоит в том, что тебя стараются сбросить с верхнего этажа мировой «пирамиды рангов» на нижний. То есть, сегодня ты производишь машины класса «Роллс-Ройса». Завтра тебя отправили делать «Опель». Послезавтра — опустили ещё ниже. А закончил ты тем, что выпускаешь «пежорожцы».

По мнению Яременко, расслоение в ходе конкуренции идет по качеству ресурсов. Хозяйство любой страны напоминает многоэтажный дом. Поэтому словеса наших нынешних «реформаторов» о том, что нужно закрыть все «неконкурентоспособные» производства и «оставить самые сильные» — это попытка построить дом из одних верхних этажей. Так не бывает.

Всегда и везде экономика состоит из разных секторов или укладов. Одни потребляют лучшие ресурсы и обладают наивысшей степенью прибыльности. Но есть и низкие «этажи», которые не выкинуты из хозяйственного оборота, но работают на худших ресурсах, имеют самую низкую рентабельность. И, тем не менее, их продукция тоже находит спрос. Даже советская «Ока» имеет свою нишу на мировом рынке. Пусть от нее с презрением отвернется шейх из Саудовском Аравии — но зато с удовольствием купит трудящийся там же пакистанский рабочий. Да вспомните хотя бы горбачевские времена! Когда чуть открыли границы, иностранцы стали лихорадочно очищать прилавки советских магазинов. Ну ладно, покупку массивных садовых насосов за десять рублей еще можно объяснить тем, что их за границей сдавали в металлолом и выручали за них сто долларов. Но ведь покупали-то иностранцы у нас и шампанское, и телевизоры, и магнитофоны с приемниками, и стиральные машины с миксерами да электромясорубками! Хотя, казалось бы, у них на родине на прилавках стояли всякие «тефали», «боши» и «панасоники».

Как вертикальная экономика работает сегодня? Допустим, всемерно известный дом моды «Диор» продаёт вещи вроде женской кожаной куртки за две с половиной тысячи евро. Когда «Диор» только начинал, то все делал сам: и дизайн, и фурнитуру, и ткани — во Франции и на севере Италии. То есть, использовал самые дорогие и лучшие ресурсы. А сегодня они все это производят в Венгрии. Вещи с маркой «Гуччи» шьют в Таиланде. При этом владельцы знаменитых торговых марок-брэндов строжайше следят за качеством. Но самую сложную работу, где надобны самые качественные ресурсы (мозги, мощнейшие ЭВМ и поисковые системы, инструменты формирования этой моды, математические программы раскроя тканей) сосредотачивают в Париже. Нужна отличная фурнитура, которая делает вещи престижными? Ее отливают в металле по особым эскизам шведы. А вот кожу они берут в Лаосе, где её — как грязи. (У себя они делают лишь очень качественный верхний краситель). А шить вещи отправляют в Таиланд, бедному тайцу, который горбится от зари и до зари под навесом. И если он неправильно сошьет, ему десять батов не заплатят — и он просто с голоду сдохнет.

Вот вам четкая вертикальная экономика. Сейчас она распространяется по всему свету, но первыми придумали ее японцы. В крупных корпорациях думали над электроникой и делали ее, а в деревне под тростниковым навесом крестьяне собачили простые комплектующие. У подножия японских сверхкорпораций толпились мелкие и мельчайшие фирмы, бравшиеся делать работу за сущие гроши, тем самым обеспечивая японским товарам высокую конкурентоспособность…

Яременко, доказывая все это, говорил будущим «реформаторам»: так какой же рынок вы собираетесь делать в России? У нас же ничего не отрегулировано, тогда как вертикально структурированная экономка предполагает технологическое регулирование ресурсов. Рынок — всего лишь один из элементов экономики. Причем, чем выше этаж, тем меньше функций там берет на себя рынок и тем больше — согласительная, плановая экономика. И как только вы одномоментно введёте рынок в России — так мы свалимся на самые нижние этажи экономики. Первое, что случится — нижние, примитивные этажи производства постараются отнять ресурсы у верхних, самых сложных и высокотехнологичных. Вы просто разрушите технологический сектор русской экономики. Если вы запустите дикий рынок в верхних ярусах, то им — крышка.

История России 1992 — 2000-х годов подтвердила правоту Яременко. Примитивная экономика нефти и газа сожрала передовые отрасли: авиакосмос, электронику, машиностроение, биотехнологию.

 

Будущее против прошлого

Четвертая метаморфоза нейрономики уже совсем причудлива. На наших глазах исчезают... привычные деньги.

Все школы экономики соглашаются, что деньги выполняют «священные» функции — меры стоимости, средства платежа и средства накопления учетной единицы и сокровища. Что деньги — это посредник, который делает экономику экономикой. Школы экономической науки различаются прежде всего тем, как они определяют, что лежит в основе цены товара. «Количество труда!» — говорят марксисты. Другие считают, спрос покупателей. Третьи — что все определяется соотношением кривых спроса и предложения. Кто-то исповедует теорию «предельной полезности». И самое удивительное — все школы исходят из реальных обстоятельств. В физике в начале ХХ века Гейзенберг открыл принцип неопределенности. Он доказал, что невозможно измерить одновременно скорость и массу элементарной частицы. То есть, нужны два измерения. Отсюда вытекал принцип дополнительности: любое явление надо описывать с разных точек зрения: они не конкурируют, а дополняют друг друга.

В конце ХХ века выяснилось: все экономические теории дополняют друг друга и просто рассматривают одни и те же явления с разных сторон. Но все они в конечном счёте исходят из того, что цена — это способ сбалансирования издержек производства с одной стороны, и потребностей рынка — с другой. Потребности же материализуются в спросе. Причем в основе предложения лежат издержки, в основе спроса — потребности. А деньги — лишь инструмент, который соединяет, коммутирует все это.

Казалось бы, ясно. А вот на самом деле начались странные вещи. Оказалось, что в ХХ веке главная валюта мира, доллар, одну за другой сбрасывал с себя связь с любыми носителями. Рвал зависимость от привычных для денег экономических параметров. Он терял привязку к производству как таковому и в итоге к началу 2000-х годов оказался обеспеченным только одним — властью США над миром. То есть, политическим, информационным, военным и научно-технологическим могуществом Америки.

В начале 1990-х на поверхность вышел ещё один процесс. Никто не мог понять тайну оценки компаний на фондовом рынке через их капитализацию. Ну, складывали стоимость всех зданий и сооружений, оборудования и технологий компаний, их товарные запасы, соотношения между кредитами и «дебиторкой» с одной стороны. С другой — учитывали общую цену акций фирм на рынке. В итоге величины не просто не совпадали — они расходились разы, а то и на порядки! Например, капитализация «Майкрософт» превосходила стоимость ее материальных активов на пике почти в 25 крат!

Вот по всему миру действует корпорация «Кока-кола», есть у нее сотни заводов, где она разливает в бутылки свой сиропчик. Но когда знаменитую корпорацию оценили, оказалось: все ее материальные активы стоят единицу, а капитализация акций — восемь единиц. То есть, семь восьмых ее стоимости — нематериальные активы, имя-брэнд, интеллектуальная собственность, рецепт сиропчика и все такое.

Бред? Но бред до ужаса реальный... На этом бреду построена вся современная экономика.

Вот пример из той же оперы. Знамение нашего времени — интеллектуальная собственность. Давным-давно Маркс сказал (а современный Интернет еще раз подтвердил), что интеллектуальную собственность очень сложно выразить в привычных стоимостных оценках. В ней нет эквивалентного обмена. Ее практически невозможно оценить традиционными методами. Почему мы нематериальные активы одной компании оцениваем в один миллиард долларов, а другой — в пятьсот миллионов? Только на основе своих представлений, только на основе прогноза будущего. Но ведь вся история человечества кишмя кишит несбывшимися предсказаниями завтрашнего дня! То есть, весь современный рынок построен на ожиданиях, которые зачастую несбыточны. Значит, все экономические отношения сегодня строятся не на показателях спроса и сделанных затрат, а на параметрах прогноза, который то ли сбудется, то ли нет.

А это значит, что стоимостная форма в прежнем виде приказала долго жить! Ведь стоимостная форма — уже сделанные тобой затраты, скорректированные на потребности. А что же пришло взамен стоимостной формы? Фьючерсная! Теперь мы измеряем потенциал, и, исходя из него, даем оценку.

То есть, в нынешние дни система измерения в принципе изменилась. Теперь мы меряем не прошлым, а будущим. Ибо стоимость была ни чем иным, как овеществленным прошлым, уже сделанными затратами, которые клались в основу сделки в данный момент времени. А сейчас на рынке берут будущие возможные результаты (в которых как-то учитываются прошлые затраты) и выстраивают на них сегодняшнюю сделку. Это означает, что все экономические теории действуют лишь на нижних «этажах» вертикальной экономики, тогда как на высших ее ярусах жизнь идет по абсолютно другим законам.

Почему всё пошло по этому пути? Нынешние экономисты даже не пытаются обсудить это удивительное явление. Мы же выдвинем одну гипотезу. Наверное, на нашей планете уже действует некий интегральный интеллект финансового рынка. Спекулянт Сорос ошибочно считался себя умнее всего рынка, но глубоко заблуждался. «Коллективным разумом» можно манипулировать — но лишь в краткий период времени и в ограниченных пределах. Попытка рулить финансовым рынком в более долгой перспективе всегда заканчивается плачевно. Тот же Сорос потерял две трети своего состояния.

Да и словосочетание «финансовый рынок» теперь сильно устарело. Это — уже не рынок в привычном смысле сего слова. Это — поистине «финансовое действие», finance action, сотканное как производное от коллективного сознания, которое улавливает то, что не улавливает разум отдельных людей. И это можно смело считать первым явлением нейрономики, экономики сознания. Соединённые компьютерными телекоммуникациями, финансовые центры Земли и ее биржи сегодня действительно превратились в некий сверхразум, в подобие мыслящего океана из «Соляриса» Станислава Лема. А люди-финансисты стали клетками-нейронами этого супермозга, которые даже не понимают, что они — всего лишь частички огромного целого. Что, впрочем, совсем не мешает этому надчеловеческому разуму успешно работать.

Во второй половине 1980-х начался процесс смены оценки прошлого оценкой будущего, и этот процесс теперь находится в полном разгаре. Своего апогея он достигнет на пороге Нейромира. На место стоимости пришла фьючерность, венчурность.

Случилось, видимо, вот что: по многим показателям традиционный мир подошел к своим границам. Всё, что этим миром накоплено, однажды может обесцениться. Приближение к точке перехода означает в худшем случае конец нынешнего миропорядка, в лучшем — уход его на нижние «этажи». Значит, если ты продолжаешь мерить богатство по старинке, прошлым, то волей-неволей очутишься в самом хвосте. Ты просто станешь вкладывать деньги в то, что потеряло ценность.

Что идет на смену старому миру? Нейромир и есть качественный гиперскачок, «завтра, которого не ждали», мир после сингулярности, царство чудесных технологий, мир многослойных сетей. Мир, где высшие блага будут получать не те, у кого много денег, а те, кто имеет на это право, те, кто посвящен, допущен в круг избранных. Кажется, рынок начинает вырабатывать механизм, в котором наиболее дорого оценивается то, что завтра может быть принципиально выведено из денежной сферы, оказавшись на верхних «этажах» в системе «экономики доступа».

Конечно, нынешний финансовый рынок далеко не всегда справедлив в оценках. Кого-то недооценивает, а кого-то — переоценивает. Но ведь и старый рынок грешил тем же. В общем же балансе процесс, как говорится, пошел. Фондовый, сверхчеловеческий «мозг» понимает, куда идет психоистория. Это сложнейшая система только формируется. Она ещё, образно говоря, не сверхзвуковой Ту-160, а угловатый «гадкий утенок» вроде аэроплана братьев Райт. Но процесс начался! Чем дальше, тем больше оценка по стоимости будет уходить, а оценка по фьючерсности и венчурности — оставаться.

А это означает, что деньги в Эпоху Перемен приобретают совсем иной характер.

Старые деньги исчезнут! Вернее, они как бы продолжат существовать в привычном виде, но природа их совершенно изменится. Новое всегда приходит в форме старого. Первые автомобили, например, напоминали старые кареты и коляски-ландо, из которых выпрягли лошадей. Вот и заря Нового Мира грядет в виде старого. Но «нейроденьги» Нового Мира обретут совершенно иную природу. Прочь, мера стоимости — на смену идет мера возможности, которая основывается на конвертации ресурсов, силы и знания. А ресурсы, силы и знание осуществляются в виде собственности, контроля и технологии. Степень же возможности определяется не теми затратами, которые ты делал в прошлом, а тем, насколько твое метадействие уловило тенденции будущего, насколько ты способен к футуродизайну. Прошлое уходит и дешевеет, а будущее приходит и дорожает.

При этом «нейроденьги» сохраняют функции накопления богатства. Потому что чем у меня их больше — тем больше я могу купить возможностей. Но лишь до определенного предела, поскольку на самой вершине вертикальной экономики установится «экономика доступа». Там деньги исчезнут как таковые, там установится «коммунизм высшей касты»…

 

Экономика согласования

А вот теперь вы, читатель, готовы воспринять и пятый «столп» бизнеса в стиле «экшн». Это — экономика согласования.

Уже сейчас транснациональные корпорации (ТНК) контролируют 90 процентов мировых патентов и ноу-хау, 85 процентов добычи нефти, 90 процентов выпуска электроники, 95 процентов производства лекарств и биотехнологических товаров, почти сто процентов производства дальнемагистральных авиалайнеров — и так далее.

ТНК давно не живут в мире рыночной конкуренции. Ее подарили неудачникам-русским. Так, например, производители аэробусов, «Боинг» и «Эрбас», давно поделили мир на зоны влияния, и сообща устанавливают высокие цены на свои машины, выжимая все соки из покупателей. Они поделили будущее: в мире глобализации «Эрбас» займется огромными авиалайнерами с дозвуковыми скоростями, «Боинг» — перспективными около- и сверхзвуковыми пассажирскими машинами. То есть, они займут в глобальной экономике две отдельные ниши. И оба они делают все, чтобы не пустить на рынки третьих стран русские авиалайнеры, задушив нашу авиапромышленность на внутреннем рынке Россиянии.

Транснациональные корпорации давно живут в «экономике согласования». Поскольку они имеют дело с новейшими технологиями, требующими уже не миллиардов, а десятков миллиардов долларов, то не могут позволить себе такую роскошь, как конкуренция друг с другом. Мол, я вложу сто миллиардов — и ты вложишь столько же, а там посмотрим, кто из нас выживет. Коль мы взяли как пример самолетостроение, то скажем: как создание воздушных левиафанов на полторы тысячи пассажиров, летающих со скоростью в 0,9 от звуковой, так и постройка «стрел», способных возить богатых пассажиров почти в космосе на нескольких «звуках», стоят несколько годовых бюджетов Росфедерации конца девяностых. Никто в здравом уме не станет вкладывать такие средства в проект, не имея гарантии, что он будет единственным, монопольным, что деньги непременно вернутся инвесторам.

Так что ТНК давно живут в мире, который мы разрушили — в социализме, в плановой экономике. Государства и международные корпорации сами, как некогда Госплан СССР, садятся за круглый стол и ведут переговоры. Идет торг, согласование, создаются нормы поведения, делятся позиции на рынке. ТНК даже о кооперации договариваются. Ну вот, «Эрбас» будет работать на тех потребителей, которые хотят летать не очень быстро, зато дешево. А вот тех, кто готов платить большие деньги за то, чтобы за быстро добираться от Нью-Йорка до Токио, возьмет на себя «Боинг». Так же поделен и рынок боевого судостроения. Скажем дизельные подлодки делают немцы и шведы, а надводными кораблями занимаются янки. Биотехнологии? Одни виды лекарств выпускают только США, другие производят в Восточной Европе и Азии.

Такая экономика не является плановой в старом понимании этого слова. Но она предусматривает нерыночный способ распределения ресурсов и применение специальных технологий выбора производителей и структурирования потребителей. Она даже определяет: кому и сколько потреблять.

 

Горние высоты коммунизма

Важнейший «столп» будущего — «экономика доступа» на самом верху мировой техно-экономической пирамиды.

Итак, что это такое? Экономика без денег.

Что есть старые деньги? По выражению одного из отцов-основателей США, масона и ученого Бенджамина Франклина, деньги — это «чеканенная свобода». Иными словами, каждый, имея достаточную сумму оных, может купить всё, получить доступ к любому жизненному благу. Любой — будь он святой или грешник, умник или дурак. Деньги — царство количества, а не качества. Большие суммы денег возносят двуногую мразь над прекрасными и сильными людьми, деньги наделяют силой извращенца и маньяка, шизофреника и предателя. Свободный обмен товаров на деньги — это суть рыночного общества.

Но стоит ли давать всем право получать за деньги все блага? Совместим ли этот принцип с динамикой общественного развития и логикой техносферы? Прогресс технологий может породить такие плоды, которыми могут обладать далеко не все люди, будь у них даже много денег. Все тайные, закрытые и религиозные общества, кроме иерархии своих членов, несут особое отношение к миру. Там каждый знает: это — мне надо иметь, а это — не надо. И доступ к благам зависит от места в иерархии, от степени посвящения или совершенства.

Может быть, в будущем старые деньги сохранятся лишь для низших слоев. В новом мире возникнет целая система доступа к высшим благам, зависящая от контура, в который включен человек. Возникнет особая экономика для избранных, куда не будет доступа непосвященным. Право на пользование специальными технологиями сверхусиления умственных способностей, например, совершенно точно окажется в «экономике доступа».

Мы уверены, что будущие цивилизации будут основаны на принципе доступа, а не свободного обмена. Там человек не сможет купить многие блага — он только может быть их удостоен. Место денег займет допуск.

Исчезнут ли деньги в новом мире с его «экономикой доступа»? Нет. Но роль их изменится. В нынешнем массовом мире деньги служат средством косвенного сравнения людей между собой. Мы не можем сказать: «Я — лучше тебя, и потому именно мне достанутся эти сапоги». Нет, сапоги купит тот, у кого есть больше бумажек, называемых рублями или долларами. Это — закон простого мира с его массовым производством.

Как только совершится переход к сложному миру, к миру уникальных, штучных вещей, у тебя может быть больше бумажек, но ты не получишь желаемого. Потому что его получу я. Ведь у меня есть нечто — знания, технологии, информация, влияние — чего нет у тебя. И с точки зрения общества это «нечто» намного важнее твоих денег. В таком обществе царствует уже не базар, а сложная система сравнения по многим критериям.

Экономику доступа построил в СССР Сталин, хотя его модель была еще несовершенной. Впрочем, первые самолеты и автомобили тоже выглядели нелепо и нескладно. В будущем трехмерном, сложном мире с его «экономикой доступа» деньги останутся для получения низших, массовых и неутонченных благ.

Но экономику доступа выдумали отнюдь не Сталин, и даже не масоны с розенкрейцерами. Пресловутая «экономика избранных» была всегда: и в истории, и в жизни каждого человека. Например, только жрецы обладали доступом к технологиям предсказания погоды и разливов рек. За это жрецы получали все, что угодно, потому что в том же Древнем Египте погода и разлив Нила определяли жизнь. В Новом Мире появятся технологии, которые смогут и создать мир, и его уничтожить. Новый Мир производит прежде всего гештальты, прежде всего — идеи. Сознание же творит все окружающее. Трансформация сознания, наращивание сверхспособностей личности становятся супертехнологиями. Мы возвращаемся к ситуации магических цивилизаций Древнего мира.

Но «экономика доступа» укоренена в быту. В детской жизни. Вспомните свои юные годы: ребенок может иметь какой угодно достаток, любые игрушки и одежки. Но для того, чтобы стать членом определенной компании, этого мало. Пропуском в нее служит умение, скажем, играть в футбол. Или приверженность тяжелому року. И сколько бы там бабок не давали родичи — мы тебя в свой круг не примем, если ты не футболист или не рокер. Дети занимают место в ватагах не по принципу покупки членства, а потому, что могут обменяться своими технологиями дела с товарищами юных игр. Интересны именно твои способности. Там нет всеобщего эквивалента, там царствует избирательный принцип. Там в основе лежит дело, и либо ты для этого дела интересен и можешь вложить в него что-то свое, либо — пошел вон. Более того, бывает так: команда уже сложилась, и нужен не кто-нибудь, а именно нападающий. Или бас-гитарист. И тогда они возьмут любого, кто обладает таким талантом. Вот ты, парень со двора, иди сюда. Неважно, кто у тебя отец — грузчик, министр или «новый русский», одет ли ты в прикид за тысячу баксов или в тайваньскую дешёвку. И еще ты должен быть своим парнем, носителем духа команды, способным быть — один за всех. И тогда все станут за одного.

Наверное, так же сформируется и «экономика доступа». На первом этапе, пожалуй, в круг избранных действительно войдут самые умные и коммуникабельные. Не обойдется и без самых богатых. Деньги понадобятся для старта, и стартовым механизмом выступит финансово-инвестиционный Солярис (система перелива денег из старой экономики в новую). А вот дальше пойдет процесс рафинирования, воцарения избирательности. Возникнет мир нейротехнологий — и тогда финансовый мир снова станет механизмом взаимодействия между рыночной и согласительной «подэкономиками», опустившись на нижние этажи action-жизни.

Поэтому Нейромир с его сетями, нейрономикой, нейротехнологиями и прочими прелестями просто убьет демократию и равенство. Они станут несовместимыми с экономикой доступа и хозяйством согласования, да и с расслоением человечества фактически на «старую» и «новую» расы, о чем мы еще скажем. Мир метадействия создаст власть духа, идеократию. Только уже на неизмеримо более высоком технологическом уровне. Идеальное снова возвысится над материальным, вера — над силой, а служение — над корыстью.

И вот тут проявится самая большая слабость Античеловечества: его неспособность дать миру новую идею, способную зажечь мечтой сердца, увлечь за собой души. У них нет притягательного образа будущего. Оно уныло и скучно, оно полно опостылевшей всем грязи и набившего оскомину разврата. Зато мы, русские, получаем от судьбы сияющий, сказочный шанс. Мы, конечно, раздолбаи великие — но вся наша культура пронизана творчеством. Мы умеем изобретать и мечтать, мы умеем находить пути в другие реальности. Мы знаем, как создавать новые миры. Мы смогли разгадать тайну времени.

Нейрономика может стать нашей!

 

Пять шагов за горизонт

А теперь сделаем шаг от экономики к политике в Нейромире.

Не будем строить утопий. Избежим искуса пророчеств. Вспомним синергетику и пойдем ее путем. Второстепенное, неглавное, как бы лежащее на обочине в основной системе после точки исторического перелома (бифуркации) оказывается в центре, превращается в аттрактор, становится системообразующим элементом. Как говорится в Библии, «и последние станут первыми». Как считает уважаемый нами Сергей Переслегин, в сегодняшнем дне нужно найти точки-локусы, сосредоточения явлений, тенденций и процессов, которые особенно интенсивно развернутся в будущем и определят его, превратившись в несущие конструкции. Каждая Новая Реальность построена из материалов предшественницы. Поэтому посмотрим-ка, что происходит в сегодняшней политике, уловив ее главные течения и то, что пока лежит на ее окраинах.

Первое главное течение — прогрессирующее «выветривание», разрушение суверенных государств, основного политического инструмента индустриальной эпохи. Вот и видный русский политолог А.И.Уткин в книге «Мировой порядок ХХI века» пишет на тему смерти привычного государства.

Мы привыкли, что в мире есть большая Франция. Единая Британия. Обширная Германия. Испания и Италия с десятками миллионов граждан. Мы привыкли к миру, где господствуют большие национал-государства. Но так было далеко не всегда. Не было когда-то Испании, а на ее месте существовала целая куча королевств: Кастилия, Арагон, Гранадский халифат. На месте Франции были Бургундия, Нормандия, Прованс, Бретань… Германия или Италия раньше вообще представляли из себя «лоскутные одеяла» из свободных городов, герцогств, княжеств и королевств. Да и Британия еще несколько веков тому назад была раздробленной. И теперь, кажется, все идет к новой раздробленности, к краху централизованных государств-наций.

В своем путешествии в мир государств новой эпохи мы берем провожатым бывшего руководителя русской службы Би-Би-Си, политолога и журналиста Александра Кустарева. Блестяще зная Запад, он имеет очень широкие связи в западном истеблишменте и очень хорошо понимает интересующий нас вопрос.

По его словам, единство языка, культуры и территории — признаки централизованных государств-наций — уже не аксиома единства. Культурно-языковое единство приходится поддерживать принудительно, в той или иной мере. Территория — лишь частный случай общего пространства, и люди научились объединяться не только на общей земле. Это может быть пространство товарных, финансовых или информационных потоков, и оно не менее реально, чем территория. Рынок давно вышел за пределы национальных государств, не признавая их границ. А это значит — обречены не только нынешние национальные государства, но и те, которым еще предстоит появиться на свет. Им на смену придут другие формы организации и структурности.

Национальные государства возникли совсем недавно по историческим меркам (от 500 до 150 лет назад, если округленно). Но сейчас, как считает Кустарев, поддерживать их единство довольно дорого. Государство экономически неэффективно в современном мире. Набирают силу процессы, которые ведут к смерти старых централизованных национал-государств. Во-первых, глобализация и региональная интеграция. Во-вторых, приватизация и уменьшение экономического регулирования со стороны власти. В-третьих, культурное дробление и общественное расслоение.

Ну, с глобализацией дело ясно и без пояснений. А на приватизации и дерегуляции Кустарев останавливается особо. Итак, в нынешнем мире государство все меньше вмешивается в распределение национального продукта и последовательно урезает систему вэлфэра, социального обеспечения. Европейцы, например, шаг за шагом отказываются от социальных гарантий — ибо они в условиях глобализации невыгодны и делают менее конкурентоспособным бизнес из стран с «социализмом» (завышенными зарплатами, пенсиями, пособиями). Приватизация захватывает не только производство, но и социальную инфраструктуру. Например, в электроэнергетике и медицине. Факторы производства становятся подвижными. Капитал превращается в кочевника, за ним следует рабочая сила высшей квалификации. Сегодня они здесь, завтра — там. Там, где им удобнее, а точнее — выгоднее. Менеджмент и технологические связи превращаются в транснациональные факторы.

Наливаются силой главные конкуренты национальных централизованных государств — транснациональные корпорации. Молодые создания поедают старых, одряхлевших «динозавров», которые ведут род от европейских монархий шестнадцатого века. Транснациональные корпорации становятся более реальными элементами глобалитета, чем государства. Сегодня в мире существует почти 63 тысячи транснациональные компании, причем 90 процентов их базируются в «триаде» (США, Евросоюз и Япония). ТНК иной раз мощнее целых государств. Например, совокупный доход «Дженерал Моторз», «Экссон-Мобил», «Форд Моторз», «Даймлер-Крайслер» достигают 150-170 миллиардов долларов, тогда как ВВП Норвегии — это те же 150 миллиардов, Сингапура — 100 миллиардов, а России при всех допусках и погрешностях — не более 200 миллиардов.

ТНК — это альтернатива территориально единым государствам. ТНК могут раскидываться по всему Земному шару. Они — совокупность точек, связанных незримыми узами и «нитями» товарно-информационных потоков. И чем больше в этих потоках информации, тем больше транснациональные корпорации теряют пространственный объем.

В надвигающейся эпохе суверенитет государств превращается для ТНК в лишнюю обузу, в досадную помеху. Они давно размещают свои штаб-квартиры и производственные звенья в разных государствах (штандортах). Причем чем больше страна — тем сложнее процесс. Например, производство высокотехнологичной продукции и программного обеспечения размещается не просто в Британии и Индии, а именно в окрестностях Кембриджа и Бангалора. И этим самым ТНК еще сильнее разрушают связность национальных государств. Кустарев отмечает: деятельность ТНК разрушает большие страны и цементирует маленькие, «лоскутные» государства. В идеале мир для ТНК должен состоять из массы мелких стран, чьи размеры приближаются к точке, к величине древнегреческих городов-государств (полисов). Просто загляденье для ТНК-бизнеса! Пример? Поглядите на несколько крохотных европейских княжеств (Андорра, Лихтенштейн, Монако), в Персидском заливе — на маленькие Кувейт, Бахрейн и Объединенные арабские эмираты. Деятельность этих государств сводится прежде всего к созданию удобных условий для деятельности подразделений ТНК и мирового финансового капитала. Корпорациям-гигантам выгодны мелкие государства. Пускай, дескать, они конкурируют друг с другом за предоставление резидентных, налоговых, финансовых, инфраструктурных услуг для ТНК.

Сами посудите: одно дело — открывать свое предприятие в Британии и платить этому государству большие налоги, потому что в нем живут пятьдесят миллионов человек, имеются армия, флот и большой бюрократический аппарат (их нужно содержать!), «отстегивая» приличные деньги еще и на социальную помощь миллионам бедных и эмигрантов. И совсем другое дело — платить мизерные налоги крохотной, допустим, Кембриджии, где живет всего-то несколько сотен тысяч душ, и нет никакой армии, и балласта в виде толп неконкурентоспособного населения. А то и вовсе платить налогов не нужно: власти государства-крошки будут рады заполучить себе выгодного инвестора, дающего местным жителям заработки, а правителям — щедрое вознаграждение.

Как полагает Кустарев, прецедент дробления стран силами корпораций уже есть. В свое время подрядчики, строившие Панамский канал, не смогли договориться с правительством Колумбии. И тогда на севере этой страны возникло сепаратистское движение, отколовшее часть Колумбии и создавшее «независимую» Панаму. Число государств-карликов в мире постоянно растет. К старым классическим экземплярам вроде Лихтенштейна добавляются острова из числа бывших колоний. Или замаскированные автономии вроде острова Мэн у берегов Англии или португальской Мадейры. Строятся огромные корабли-плавучие убежища от налогов. В США строится целый «плавучий остров» под красноречивым названием «Свобода».

Кустарев пророчит, что появится масса новых государств-осколков с огромным разнообразием конституций. Часть из них вообще будет семейными фирмами — как некоторые сегодняшние острова-оффшоры. Науру, скажем. Монархия в микрогосударстве — это то же семейное предприятие. Республики превратятся в акционерные общества. Как считает наш эксперт, в них правители смогут восстановить пенсии и социальные гарантии, которые сегодня разрушаются в больших государствах. А заодно там установятся и полицейские режимы. Очень перспективным Кустарев считает вариант города-корпорации. Тем более, что у такой модели есть большая историческая практика. И Античность, и европейское Средневековье имели традиции независимых городов-государств, причем и на Севере, и на Юге, и у моря, и в глубине суши. Были времена, когда миланцы, венецианцы, любекцы считали себя как бы отдельными народами, отличными от прочих итальянцев и немцев.

Впрочем, помимо политической, дробление может пойти и по иным линиям. Уже сейчас люди объединяются не на основе общего языка и территории, а по признаку приверженности, скажем, марке автомобиля или поп-группе. Но будут объединения и по профессиям, производству, идеологии, отношениям «патронаж-клиентаж» и т.д. Один и тот же человек зачастую будет входить в разные общности. И в любой общности будет своя власть над человеком.

Кустарев напоминает, что еще совсем недавно (по историческим меркам) стремление к отделению от большого государства и к автономии считалось путем к экономическому расцвету и к благосостоянию. Когда-то бедные сражались за свободу. Например, ирландцы. Однако позже бедные поняли: лучше оставаться в империях, потому что там можно получить работу и помощь через бюджет державы. Зато сепаратистами стали богатые, которые больше не хотят помогать бедным. Например, в Бразилии богатый белый Юг норовит отречься от черного нищего Севера. В Мексике богатый север не прочь отделиться от босяцкого юга. В Италии — та же история. Кто хочет выйти из состава Испании? Богатые Страна басков и Каталония.

В нынешнем мире пытаются отделиться и те, кто сознает свою вечную отсталость, но при этом пытается защитить свой традиционный образ жизни. Например, индейцы майя в мексиканском штате Чьяпас.

Государственный сепаратизм питают внесистемные общности: преступные сообщества, религиозные секты, экологические общины. Они тоже не знают старых границ, но с государствами их роднит стремление охватить своих членов системой тотального контроля и социального страхования. И это происходит тогда, когда сами-то государства в погоне за «инвестиционной привлекательностью» разбирают свои системы социального обеспечения! Грубо говоря, государства своими руками выталкивают людей в лоно вот таких внесистемных «мафий». И неудивительно: ведь там люди чувствуют заботу о себе. То, что кажется сегодня коррупцией, представляет собой процесс перехода прерогатив государства к новым игрокам на мировой арене. Рано или поздно этот процесс признают юридически. Конечно, закрытость и авторитарность как мафий, так и сект вряд ли сделают их полноценными альтернативами национальному государству. Может быть, считает Кустарев, они все же гуманизируются. В противном случае, найдутся и другие общности. Дух социализма и демократии, оставив государства, найдет себе новое пристанище.

Процессы дробления старых государств все ускоряются. Зачем раньше создавались государства-нации? Чтобы содержать массовые армии и гигантскую промышленность. Но сегодня и то, и другое умирает. Стало быть, исчезает еще одно оправдание для жизни старых централизованных государств.

Но все же государства имеют шанс на существование в еще одной форме: государств-корпораций, государств-предприятий, государств-мафий. Они эволюционируют в сторону корпораций, которые предоставляют определенный набор услуг тем, кто заключил с ними контракт. Эти государства навсегда оторвались от народа, который в них живет, они не связаны с обществом. Кажется, это — иллюстрация для РФ после распада Советского Союза. Конечно, на первых порах такое государство будет иметь дело с той популяцией-народом, из которой оно исторически выросло, но никто не даст гарантии насчет того, что потом это государство найдет и других граждан. (Помните гайдаровское «Россия как государство русских не имеет будущего»?) Такое «отвязанное» государство может стать как сильной многофункциональной корпорацией, так и превратиться в рыхлый картель из слабо связанных друг с другом специализированных подразделений: армии, сборщиков налогов, аудита и т.д.

Еще одним остатком национальных государств станут несуверенные территории. Тут и «неудавшиеся государства» вроде Афганистана или Сомали, и малонаселенные территории вроде нашей Восточной Сибири, и этнические территории типа русского и канадского Севера, которые добровольно перейдут под внешнее управление. Со стороны кого? Либо ООН, либо ТНК, либо частных агентств, включая и «отвязанные государства». (Мы пересказывали работу А.Кустарева «Национальное государство и его наследники» по сайту www.antropotok.ru).

С Кустаревым пересекаются исследователи американского прогнозно-аналитического «Проекта-2020», завершенного в декабре 2004 г. при поддержке разведывательного сообщества США:

«Глобализация в первую очередь устранит прежний раскол между индустриальным Западом, коммунистическим Востоком и развивающимися неприсоединившимися странами (Третий мир). Новая линия раскола пройдет между теми странами или даже их отдельными частями, которые интегрируются в мировое сообщество, и теми территориями, которые не сделают этого по экономическим, политическим или социальным причинам. Для тех мегаполисов, что станут движущей силой глобализации, связывающие их финансовые каналы и телекоммуникации, возможно, получает не меньшее, если не большее значение, чем государственные границы».

Вот оно, читатель, нерадостное будущее нынешних государств в эпоху перехода к Нейромиру. Их ждут расколы.

Впрочем, мы можем привести еще один отрывок, на этот раз — из известного английского литератора Иена Бэнкса. Хоть он и написал эти строки о вымышленной планете, очень скоро они станут совершенно реальной геополитикой ХХI столетия:

«…Только процентов суши десять на планете Готар покрывали автономные государства. Остальным в техническом смысле была свободная земля: города-государства, всякого рода зоны, торговые и промышленные парки, фермерские союзы, церковные вассалитеты, банковские франчайзы, племенные резервации, арендованные или свободные семейные поместья, …посольские домены, …протектораты групп давления, благотворительные парки, профсоюзные санатории, зоны поочередного владения, каналы, дорожные коридоры, скотопрогоны. Были еще сети анклавов в собственности всемирных сект, территории больниц, школ и колледжей, территории для маневров общественных и частных армий. И было множество спорных земель, обычно заселенных скваттерами. Они формально находились во владении соответствующих судов…» (Иен Бэнкс. «Корпорация-Орден» — Москва, 2001 г., с. 275-278).

Все коротко, ясно и понятно. Позволим себе небольшое отступление. Оно относится не столько к Периоду Перехода, сколько к нынешней российской действительности. Если в начале 1990-х «государственник» считалось бранным словом, то сегодня государственниками стали все без исключения. И правые, и левые, и центристы, и президент, и его оппоненты, и правительство, и кто угодно. Более того, они состязаются: кто же из них самый-самый государственник? При этом делается еще один интересный шаг: государственника приравнивают к патриоту. Соответственно, сволочь-непатриот — это не государственник. Антигосударственник и «внегосударственник» объявлены национальными предателями. Между ними ставится знак равенства!

Кстати, Сергей Кугушев помнит забавную ситуацию. В 1993-м он вместе с другом — умершим недавно Анатолием Афанасьевым, одним из лучших русских журналистов — сделали большой материал «Национальный путь России». И несмотря на то, что Саша был не просто одним из лучших журналистов «Комсомолки», а ее патриархом (вместе с Ярославом Головановым и Виктором Песковым), статью почти месяц не ставили в номер. А причина? Тогдашний главный редактор «Комсомольской правды» решил, что мы слишком часто пишем слова «государственник» и «национальный»...

Такая вот интересная лингвистическая политика творится на наших глазах. Но кто же такой теперь этот «государственник»? Кажется нам, что все, кто клянется в любви и преданности российскому государству, не вполне понимают, что такое «российская государственность» сегодня и, тем более, какая судьба ждет ее завтра. Как всегда, наши штатные идеологи опаздывают и «тормозят» как минимум на полжизни. Они собираются укреплять государство вопреки всем тенденциям, пытаясь превратить его в основу основ русской жизни. Но то, что было замечательно вчера, может оказаться просто вредным, а то и убийственным завтра. Мы еще поговорим о том, для чего нужно государство на переходе в Нейромир и в процессе возрождения русского народа.

Пока же завершим сие отступление следующей мыслью. Зачастую государственниками сегодня становятся те, кто приватизирует государство. Они не за Россию болеют, а за приватизированный ими инструмент, государство со всем его имуществом, исполнительными и законодательными ветвями, судами и карательными органами. Точно так же, как и олигархи, приватизировавшие большие компании, они искренне считают государство. Своим. Государственники хотят сегодня не просто увековечить собственную власть, а прежде всего узаконить свою собственность на государство как на реальный механизм перераспределения денег и имущества. И этот механизм должен установить последний и выгодный приватизаторам государства порядок на территории некогда великой страны.

Есть второе течение будущего в современном социуме. Нынешняя эпоха жесткой турбулентности сумрачна и трудна. Борьба между хаосом и порядком предстоит кровавой. В этой каше неизбежно изменится привычный баланс сил между государственными структурами и закрытыми, а то и тайными обществами. В этом нет ничего удивительного. Такое случается во время каждого периода нестабильности в мировой истории. В эпоху перемен возрастает роль закрытых обществ. Ведь в них сосредотачиваются функции развития. Они в точках перехода перехватывают пальму первенства у государств, уделом которых остается обеспечение повседневного порядка, функционирования.

Судьба человечества и исход битвы Света и Мрака зависят от исхода поединка между Сообществом Тени и закрытыми обществами новых гуманистов, творцов и созидателей. Государства в этой войне все больше станут напоминать темные от времени руины древнеримских городов на картинах итальянских художников. Помните? Поросшие лишайником развалины великанского древнего храма маячат где-то позади, а на переднем плане разворачивается совсем иная жизнь...

Вот второй «мэйнстрим» политики Нейромира. Быть может, главный и определяющий. Этот поток зарождается на наших глазах, ему суждено нарастать с каждым годом, с каждым десятилетием. Мы уверены в том, что Нейромир состоится тогда, когда Сообщество Света пересилит Сообщество Тени, когда Античеловечество перестанет быть оператором психоистории.

Остановимся на третьей тенденции современного мира. Вместе с ослаблением старых государств идет еще один процесс — создания «силы-стоящей-над-государствами». И его четко и даже элегантно описали Майкл Хард и Антонио Негри, в книге «Империя». (Эта книга стала интеллектуальным бестселлером 2003 года).

Что же они узрели? По мнению ученых, сегодня только сумасшедший может отрицать существование глобального рынка.. Рынок же объединяется вокруг... Нет, не Соединенных Штатов или Европы, а того, что они называют «Империей» — нового порождения истории, не знающего национальных границ. Негри и Хард описывают то, что мы называем Античеловечеством.

«...Всемирный рынок объединяется вокруг того, что во все времена представлялось в виде признаков суверенитета: полномочий в военной области, в сфере кредитно-финансовой, информационной, культурной и даже языковой политики. Полномочия в военной области обеспечиваются обладанием одной-единственной властью всем арсеналом вооружений, вплоть до ядерного; полномочия в сфере кредитно-финансовой политики обеспечиваются существованием одной господствующей денежной единицы, которой подчинен весь мир финансов во всем его разнообразии; полномочия в информационно-культурной сфере выражаются через победное шествие единообразной модели культуры и даже (со временем) единого всеобщего языка. Эта конструкция наднациональна, всемирна, тотальна. Мы назвали ее «Империей»...

...Нет более и государства-нации: от него ускользают три существеннейших характерных признака суверенитета — полномочия в области обороны, политики и культуры, каковые поглощаются и заменяются центральной властью Империи. Почему мы называем «Империей»... то, что можно было бы просто рассматривать как американский империализм в эпоху, последовавшую за падением Берлинской стены? На данный вопрос наш ответ ясен: вопреки утверждениям некоторых приверженцев национализма, «Империя» эта не американская...

В «Империи», созданной «коллективным капиталом», участвуют как представители американского капитала, так и их европейские коллеги, а также те, кто сколачивает своё состояние на коррупции в России, наряду с капиталистами арабского мира, Азии или Африки, которые могут позволить себе отправить своих детей учиться в Гарвард и помещать деньги на Уолл-Стрит...» («Антология современного анархизма и левого радикализма» — Москва, «Ультра.Культура», 2003 г., с. 316-317).

Вот и приходит в голову мысль: а не служит ли «Империя» Харда-Негри политическим строем Сообщества Тени, Античеловечества, которое загоняет все цивилизации Земли в новое царство ночи? В сумрак последних дней ?

С одной стороны, это так. Но есть и другая сторона. В реальном мире вместе с ослаблением государства-нации происходит усиление сложноорганизованных сетей и наднациональных институтов. Они направляют все больше и больше процессов в новом мире. Эта сложная организация и есть то позитивное содержание «империи», которое, по всей видимости, перейдет в Нейромир и получит в нем большое развитие. Это — процесс объективный. А вот как сеть будет использована и кто станет ее хозяевами — это, собственно говоря, и есть главный вопрос.

Видите, какие полномочия сегодня обретают межгосударственные организации, как они давят на государства? Еще в 1909 году на планете было около сорока интернациональных межгосударственных организаций и не менее ста восьмидесяти негосударственных международных структур. А на исходе ХХ века эти цифры составили уже 265 и пять с половиной тысяч. В середине ХIХ века собиралось всего три-четыре международных конференции в год. А теперь — более четырех тысяч! И главное даже не в количестве, а в качестве. Наднациональные организации в нынешние дни все чаще берут на себя полномочия, которые мы привыкли относить к прерогативам национальных государств. Можно вычленить пять типов интернациональных структур такого рода: политические, функциональные, экономические, военные и ресурсные.

Первые четыре вида «интернационалов» нам хорошо знакомы. Они сложились в основном после Второй мировой. ООН, НАТО, МВФ... Чему тут удивляться? Картина мира второй половины ХХ века продиктована итогами великой войны. Даже сегодня, несмотря на исчезновение Советского Союза, мир продолжает нести заметные черты 1945 года. Об ООН, ГАТТ-ВТО, Всемирной продовольственной организации (ФАО), Всемирной организации здравоохранении (ВОЗ), ЮНЕСКО (организации ООН по культуре), ЮНИДО (специальной организации ООН по экономическому развитию) знают все. Их создавали по решениям Атлантической хартии 1942 года. Они — итог победы союзников над странами Оси. Затем, в результате борьбы советской и американской систем, к этим «порождениям Второй мировой» добавились другие интернациональные структуры. Военные блоки НАТО, СЕАТО, СЕНТО, АНЗЮС и АНЗЮК, Организация американских государств и другие.

Затем, начиная со второй половины восьмидесятых, расцветают политико-экономические, интеграционистские организации. Скажем, Европейский союз, МЕРКОСУР в Латинской Америке или АСЕАН в Азии. Их конечная цель — создание полноценных политических, экономических, финансовых и управленческих структур, в конце концов призванных заменить национальные государства, вошедшие в состав этих уний. В основе таких процессов — стремление европейцев, латиноамериканцев и азиатов выжить и устоять в международной конкуренции с США, Китаем, а в перспективе — и с исламским миром. Вот они и пытаются решить задачу объединением своих политических, экономических и подспудно — военных систем. Так, чтобы привести их к масштабам, соизмеримым с размахом американской и грядущей китайской мощи.

В ближайшие десятилетия, читатель, стоит ожидать появления наднациональной и транснациональной сети. Привычные нам военно-политические и экономические структуры — это попытки цивилизационных лидеров окрепнуть в условиях ослабления национальных государств, взять под контроль их суверенитет и приспособиться к реалиям изменяющегося мира. Такие союзы действуют через подмену национальных властей союзными. А теперь мы можем ожидать принципиально иного поворота событий! В течение периода перехода к Нейромиру могут появиться наднациональные ресурсные структуры, обладающие (при определенных сценариях развития событий) прямо-таки диктаторскими полномочиями! Будучи порождением неготовности человечества к прохождению Точки бифуркационного перехода, они, по всей видимости, станут ареной борьбы — но не сколько разных цивилизаций, сколько Сообщества Тени и Сил Света. Но это — в оптимистическом варианте. А в пессимистическом, читатель, они превратятся в пространство окончательного господства Минус-цивилизации над покоренным человечеством.

Мы сможем увидеть структуры, взявшие под контроль планетарные запасы нефти и газа, пресной воды или урана. Может быть, их работники получат экстерриториальность и дипломатическую неприкосновенность. Может, они лавинообразно и оперативно сформируют собственные силовые, финансово-экономические, информационные и судебные учреждения, подчиненные только собственному руководству. По сути, то будут новые и, возможно, весьма могущественные метаполитики-суверены первой половины двадцать первого века. Их появление практически неизбежно. Поэтому к их возникновению нужно готовиться. Быть может, исподволь стремиться занять в них максимально прочные позиции. Как? Вступая во все возможные союзы со всеми производительными, творческими и созидательными силами во всех цивилизациях Земли.

В первую очередь, ресурсные наднациональные структуры появятся ради контроля над энергоносителями, запасами сырья для ядерной энергетики, пресной водой, редкоземельными металлами и лесами. В мягком варианте их работа сведется к согласованию национальных программ по использованию, сохранению и — где это возможно — преумножению таких ресурсов. А вот в жестком варианте власть над ресурсами перейдет под контроль новых суверенов — со всеми вытекающими для стран-»сокровищниц ресурсов» вопросами, проблемами и коллизиями. Вы можете представить себе суровое наказание России за нерадивое отношению к Байкалу или карельским лесам? Или флот сверхзвуковых бомбардировщиков с эмблемой «Глобальных защитников воды» на бортах? Зря смеетесь! Это — возможное будущее. Ведь пока описываемый нами процесс находится по большой части в руках Тени. Если за 20-30 лет ситуацию не изменить, то уделом человечества будет либо исчезновение, либо мрачное прозябание под властью шеддим. Поэтому задача состоит в том, чтобы очистить многомерные сети от врага, сделав их основой планетарной инфраструктуры в Нейромире.

Четвертое течение мы называем «бегством от очевидности». Люди привыкли к штампам. Они зачастую направляют мысли ответственных политиков, предопределяют судьбы государств и народов. Особенно это относится к двум штампам, в последние годы заезженным до невозможности: «золотому миллиарду» и «эксплуатации бедного Юга богатым Севером».

Начнем с «золотого миллиарда». Этот миллиард есть не что иное, как арифметическое сложение численности населения США, Западной Европы, Японии и еще кое-каких стран вроде Канады, Австралии, Новой Зеландии, Израиля. Правда, миллиарда в этом случае не получается. От силы — 650-700 миллионов душ выходит. Но даже не в этом соль. Как правило наши «традиционные патриоты», левые и антиглобалисты жесточайшим образом бичуют «золотой миллиард», заявляя: он, гад, жирует за счет бесчеловечной эксплуатации и ограбления других народов планеты. Но как только от общих слов мы перейдем к конкретным фактам, то окажется, что реальность не соответствует старым идеологическим конструкциям. Вся экономика Японии, США и Западной Европы замыкается на саму себя, страны-производители нефти и Китай! В свою очередь, нефтяные страны при нынешнем уровне цен ну никак не относятся к числу пострадавших от жестокой эксплуатации в мировом разделении труда!

Нет, не о грабеже и эксплуатации сегодня речь идет, а о сознательном выборе новых мировых гигантов — Китая, Индии и стран АСЕАН, на чью долю приходится два с половиной миллиарда населения планеты. Выборе своего места в системе глобального контроля. Их правящие элиты решили, что на нынешнем этапе они еще не могут конкурировать с Америкой, Европой и частично — Японией по уровню научно-технического развития и военной мощи. Поэтому они сосредоточились на контроле за ресурсами и финансовыми потоками. Так, многие серьезные западные эксперты делают неожиданные оценки, высказывая их не в открытой прессе, а в частных откровенных беседах. Они считают, что Китай и Япония спасли доллар США от краха в 2002-2003 годах. Обвал валюты США (и, скорее всего, всей мировой валютной системы) не случился не столько из-за усилий самих западников, не столько из-за операций Сообщества Тени, сколько в итоге продуманной и почти незаметной (но весьма эффективной!) политики Китая, Японии и близких к ним стран. Именно они, умело оперируя на мировых рынках капитала, сохранили хоть какую-то стабильность доллара.

Надо заметить, что население стран пресловутого «золотого миллиарда» ждет веселенькое будущее. Как мы покажем в дальнейшем, граждане богатых стран подвергнутся безжалостному расслоению на «конкурентоспособных» и «лишних». В них появятся свои «негры» и «азиаты» — только белые.

К чему мы это? А к тому, что несмотря на всю внешнюю победоносность Соединенных Штатов, цивилизация у порога Большого перехода взыскует новых лидеров. Америка не справляется с ролью глобального гегемона. Новая цивилизация требует новых игроков, новых субъектов действия. Вот — главный итог разрушения мифа о «золотом миллиарде».

А как насчет «эксплуатации Севером Юга»? Если взять глубокий Юг — Африку южнее Сахары, часть Латинской Америки и Азии — то здесь живет около двух миллиардов человек. То есть, почти треть землян. Сегодня надо говорить не об эксплуатации их лидерами мировой гонки цивилизаций, а о выбрасывании из мировой экономики. Они просто никому не нужны. Это относится, скажем, к десяткам стран Черной Африки. Транснациональные корпорации ими не интересуются. В них не видят рынков сбыта компании-производители потребительских товаров. Их продовольствие не востребовано мировым рынком — ибо его и мало, и оно скверно по качеству. Они безнадежны как страны туризма. Они никогда не смогут стать центрами научно-технического развития или «промышленными цехами» планеты. Даже запасы их ресурсов никого не прельщают — и качество низко, а добыча нерентабельна.

Поэтому народам этих стран достается единственный удел: первобытно-натуральное хозяйство, ужасающая нищета, голод и болезни. От Уганды и Танзании в Африке до Бангладеш и Бирмы в Азии, от Эквадора и значительной части Боливии в Южной Америке — и до Туркмении с Таджикистаном беспросветная нужда стала пожизненной судьбой их народов. Все эти два миллиарда человек не имеют доступа к чистой воде. Они только мечтать могут о нормальных жилищных и бытовых условиях. Их существование противоречит всем мыслимым и немыслимым нормам санитарии. Удел этих народов — смерть. Смерть ранняя. А до этого — боль, страдания и лишения. Все мало-мальски пригодные профессионала отсюда продолжат бегство на Запад. (Например, в наши дни половина дипломированных специалистов и врачей, родившихся в Нигерии, работают в США и Европе).

Трагедией для Средней Азии стало крушение Советского Союза. Жизнь узбеков, каракалпаков, туркмен, киргизов и таджиков еще испытывает остатки русского влияния. Покамест живы построенные СССР города, инфраструктура, заводы и промыслы. Но все это приходит в негодность. На смену же не придет ничего — или слишком мало. Обращение населения постсоветской Средней Азии в самый чистый и правоверный ислам тоже не спасет положения: от этого в регионе не прибавится ни воды, ни плодородных земель. Никакие Сауды, Турция, Иран или США не станут кормить десятки миллионов голодных ртов. И только возможное Русское чудо способно дать народам Средней Азии шанс на лучшее будущее. Но об этом — как-нибудь в другой книге. А пока они угодили в планетарную Зону смерти.

Эта ойкумена «лишнего человечества» — огромная бомба с часовым механизмом под всем нынешним миром. В один прекрасный день она сработает. Мы должны сказать тебе правду, читатель: у людей пропащего Юга нет ни одного шанса войти в Нейромир. У них нет ни одной возможности отказаться экономике и метаполитике будущего. Им предстоит вымирать. Весь вопрос — как это произойдет. Может быть, кто-то даже ускорит этот процесс.

Такова безжалостная правда. И не будем, читатель, бежать от очевидности.

А в заключение скажем о пятом тренде-течении — о переходе от монополитической системы к множественности суверенитетов. В самом ближайшем будущем не только территории, но и корпорации, и даже люди окажутся сразу в нескольких системах с разными суверенитетами. Зачастую они будут даже противоречить друг другу. Так, в одном случае Иван Иванов останется гражданином России. В другом — выступит как человек закрытого Русского Братства. В третьей своей ипостаси наш Ваня окажется членом виртуальной общины чань-буддистов даосского уклона. В четвертом окажется бойцом отряда вольных егерей-защитников популяции северных сивучей. В пятом же он станет почетным председателем Общества воспитателей детей с необычными способностями. В одном случае все пять суверенитетов окажут ему помощь. В другом — какие-то из них наложат на него взыскание либо штраф. Возникнут очень сложные, невиданные сегодня проблемы согласования разных суверенитетов для одного и того же человека либо корпорации. Сегодня такое противоречие разрешается просто: государственный контур суверенитета господствует над всеми остальными. Требования и полномочия государства считаются первоочередными, а все остальные права и обязанности — дополнительными. Они вступают в силу лишь после выполнения обязанностей перед государством.

Однако в переходные периоды — а именно такие времена грядут — государства слабеют, а закрытые или тайные общества — усиливаются. Соответственно, преобладание государственного суверенитета над «епархией» закрытого общества становится весьма спорным. Особенно в практическом плане. Кроме того, на силовой арене появятся и другие игроки, и тогда вопрос об иерархии суверенитетов будет все больше запутываться. В связи с этим выскажем гипотезу. Видимо, в ближайшем будущем самыми конкурентными окажутся те государства, которые предусмотрят четкую и весьма ограниченную сферу, где суверенитет государства над личностью окажется основополагающим. В такой системе остальным структурам останется достаточно места. И личность здесь сможет существовать без лишних конфликтов. Такая система множественности суверенитетов сможет существовать на практике.

А вот те государства, что по старинке попытаются контролировать жизнь своих граждан по максимуму, загоняя их в прокрустово ложе жестких ограничений, рискуют вскоре оказаться без самых творческих, пассионарных и деятельных граждан. Без граждан-победителей. Они просто утекут из таких государств, несмотря на все соображения патриотизма. В связи с этим, как ни парадоксально, возможно появление альтернативных государств, развертываемых на других территориях — новой России, новой Франции, новой Америки и других. Где-нибудь на островах Теплых морей, например. Они будут компактными по национально-культурному признаку, а в конституциях своих изначально заложат принцип ограниченного государственного суверенитета и многоконтурность суверенной личности.

Мы попытались хотя бы в общих чертах обрисовать грядущую жизнь в стиле «экшн». Вы никогда не летали на легком самолете в самом сердце бури? Зря. Придется этому учиться...

 


© Журнал «ИНТЕЛРОС – Интеллектуальная Россия». Все права защищены и охраняются законом. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ №77-18303.